Штамп Гименея - Татьяна Веденская

«Вот и все!» – сказал мне внутренний голос и замолчал. Наступила странная тишина. Я сидела над паспортом, позабыв о том, что надо прислушиваться к двери, и смотрела в окно. Раскрытый паспорт лежал у меня на коленях. Мне не хотелось вчитываться в штамп, который там имелся. В единственном числе. Пять лет назад отделом ЗАГСа нашего района был зарегистрирован брак Бориса и гражданки Зои Александровны Дмитриевой, какого-то там (на десять лет больше, чем у меня) года рождения. Мадам Аверина наличествовала и без меня. Штампа о разводе не было! Шли минуты. Шли, шли, шли… Я вспоминала Андрея, вспоминала, как он улыбался, когда мы встречались. Как он любил меня, как встречал из института и вез в ресторанчики. Как обещал мне все, чего я только не пожелаю. Он, по крайней мере, хотя бы что-то мне обещал. А Борис… Борис ничего не обещал. Но не потому, что такой честный и старается уберечь меня от преждевременных ожиданий, а потому, что точно знает, для чего я ему и зачем. По каким-то непонятным для меня причинам я подхожу только для длительных сексуальных встреч на свободной от жены территории. И не больше. И Борис, как бы он ни выглядел надежно и правильно, такой же, как и все. Борис… Даже от одного его имени мне стало невыносимо больно. Тут раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Я попыталась было запихнуть паспорт обратно в карман, но перенервничала и не успела. А потому я просто швырнула его на диван и выскочила в прихожую.

Борис, спокойный и довольный, стоял и снимал свои дорогие ботинки. Мороженое (мое любимое) лежало рядом на тумбочке.

– Почему ты мне врал? – задыхаясь от желания немедленно разреветься, спросила я. Голос прозвучал тихо-тихо.

– Я? В чем? – оторопел Борис.

– Ты же женат! – всхлипнула я. – Ты такой же, как и он!

– Кто он? – возмущенно посмотрел на меня Борис. Меня трясло, и я уже начинала потихоньку истерить. – Что ты несешь?!

– Как Андрей! Ты совсем как Андрей!

– С чего ты взяла? – посмотрел на меня отвратительно честными глазами Борис. Мой Борис! Смешно! Он такой же мой, как и луна на небе. – Я не понимаю, что с тобой?

– Ах, ты не понимаешь?! – захохотала я. – И может, ты мне про развод расскажешь? Как ты свободен и одинок!

– Не собираюсь я тебе ничего рассказывать. Что хотел, я уже рассказал.

– Соврал! Что хотел, ты уже соврал! – орала я сквозь слезы.

– Ни в коем разе, – уверенно заявил Борис и прошел в комнату.

– Хватит делать из меня дуру, – закричала я и бросилась к вешалке с курткой.

Борис, по моим ощущениям, должен был погнаться за мной и попытаться остановить. Я как могла медленно надевала одежду, сознательно не попадая в рукава, но Борис не шел. Тогда я остановилась и заглянула в комнату. Борис стоял и держал в руках паспорт. Он поднял на меня свои спокойные и равнодушные глаза.

– Все посмотрела?

– Все! – гордо сказала я, хотя мне стало так стыдно, как никогда в жизни.

– И молодец. Это тебе, наверное, Света подсказала. Ну, с ней и трахайся. До свидания!

– Как ты можешь! – вдруг испугалась я. Варианта, что он вот так спокойно меня отпустит, я в голове не держала. – Я же тебя люблю.

– Это твоя проблема. На черта мне нужна женщина, которая лазит по моим карманам и проверяет мои слова.

– Но ведь это же безумие! Ты женат! Зачем ты врал? – билась я в конвульсиях.

Представить себе, что я больше никогда-никогда не увижу его, я не могла. Неужели я буду снова искать каких-то несуществующих принцев, которые за здорово живешь предложат мне руку, сердце и семейный капитал? Эта мысль привела меня в состояние, близкое к помешательству. Мне никто не нужен. И даже этот самый штамп в паспорте – он мне тоже не нужен. Если бы Борис сказал мне хоть слово про то, что я все не так поняла, я бы поверила во что угодно и поклялась никогда не делать ничего подобного. Ни к чему никогда не притронуться и пальцем. Я бы рассказала, что уже через секунду я жалела о том, что сделала.

– Я не буду ничего тебе объяснять. И оправдываться не собираюсь. Ты узнала то, что хотела? Узнала. Я подлец. Можешь уходить.

– Я… Я…

Мне захотелось кричать, что я не хочу. Но вместо этого Борис (как всегда заботливый и галантный Борис) помог мне попасть руками в рукава куртки, довел до прихожей и выставил за дверь. Все это заняло не больше минуты. Действительно, моя жизнь вдруг ни с того ни с сего взяла и развалилась на «до» и «после». И сделать с этим было ничего нельзя. Борис остался с той стороны двери, наверняка пожал плечами и пошел ставить чайник. Была Нюта и сплыла. Найдутся и другие. А я стояла с этой стороны, наблюдая, как медленно поднимается и опускается лифт. Туда-сюда. Туда-сюда. Мне страшно захотелось нарушить все инструкции и вылететь в шахту лифта, чтобы он прикрыл меня своей стальной невообразимой массой. И чтобы Борис понял, что я на самом деле совсем не хотела ни на чем его ловить и вообще ничего другого не хочу, кроме как сидеть голой на его ковре и слушать его неторопливую размеренную речь. Мысль о том, что этого больше не будет никогда, убивала меня гораздо больнее, чем если бы это и в самом деле сделал какой-то там лифт.

Жизнь прожить – не поле перейти. Так любила говорить моя бабушка, которая жила так далеко, что я видела ее только летом, да и то только в раннем детстве, когда требовалось обеспечить мне и Ларику полноценный деревенский отдых. У бабушки был домик в деревне, который мало чем напоминал рафинированную избушку из рекламного ролика. Маленький пятистенок, до которого надо было сначала сутки трястись в поезде дальнего следования, а затем еще тащиться на рейсовом автобусе в бог знает какую глушь, отличался уютом и самобытностью. Посреди большой комнаты стояла русская печь. За дверью сени, одной стороной граничившие с хлевом, где мычала корова. В хлеву было тепло и душно, пахло сеном и еще чем-то чуждым для нас, городских жителей. Когда мы были детьми, то обожали ездить к маминой маме. Там под гудение русской печи мы до полуночи слушали бабулины рассказы про мамино детство и юность, про то, как она встретила папу, служившего в какой-то неподалеку расположенной части, и как покинула этот затерянный край. Потом, когда мы с Лариком стали постарше, лесные чудеса перестали манить нас к себе, а городские джунгли полностью покорили наше сознание. Компьютеры, телевизоры, супермаркеты. С бабушкой мы потом только переписывались. Причем в основном мама. А мы ограничивались короткими приветами и пожеланиями здоровья. В тот день, когда я оказалась по другую сторону баррикады, то есть на лестничной площадке перед дверью Бориса Аверина, мне вдруг до ломоты в костях захотелось оказаться в этом маленьком покосившемся домике. Забраться на печку и забыться. Перестать страдать, заставить сердце молчать. Так, помимо моих глупых слов и опрометчивых поступков, между нами с Борисом встала бы стена из многих километров густого, непроходимого леса. А это был бы повод выкинуть из головы всю мою непутевую городскую жизнь. Но бабушки уже несколько лет как не было в живых, дом продали, и мне некуда было поехать, чтобы сделать вид, будто ничего не произошло. Я медленно, словно бы в бессознательном состоянии, прошла весь путь от Борисова дома до своего. А это, между прочим, верные полчаса. И все прокручивала, прокручивала этот наш с ним последний разговор. Что я сказала не так? Что можно было бы сказать иначе? Как можно было бы поступить, чтобы все-таки убедить его в том, что мне надо остаться? Стоило ли звонить в его дверь как сумасшедшей или я правильно поступила, что просто спустилась по лестнице вниз, ничем его не потревожив? Проявила гордость. Зачем? Теперь мне со всей очевидностью казалось, что надо было звонить, не отрывая пальцев от звонка. И на всякий случай долбить по двери ногами. Правда, неизвестно, открыл бы мне Борис, его выдержке всегда можно было позавидовать.