Петр Первый - Николай Павленко

Петр сразу же оценил меру опасности, нависшей над русским войском. В Гродно был сосредоточен цвет армии: в общей сложности 40 тысяч человек, прошедших суровую школу войны, среди них оба гвардейских полка. Потеря этой армии означала проигрыш не только кампании, но и всей войны. Если Карл XII, рассуждал царь, бросит под Гродно все силы и блокирует крепость, то русской армии грозила гибель от голода. В Гродно летят распоряжения: «Надлежит того смотреть, чтоб неприятель наши войска не отрезал от нашей границы. Лучше здоровое отступление, нежели отчаянное и безвестное ожидание». Петр требует немедленного вывода войск из Гродно, ради быстрого отступления он готов пожертвовать тяжелой артиллерией, затрудняющей марш.

Армия в опасности, и все помыслы Петра прикованы к ней. Восстание в Астрахани отодвинуто на второй план. Общее руководство подавлением восстания он поручает руководителю Посольского приказа Головину, «ибо мне, – пишет Петр, – будучи в сем аде не точию довольно, но гей, и чрез мочь мою сей горести».

До Гродно, однако, царь не добрался. Шведские войска, подгоняемые лютыми морозами зимы 1706 года, оказались у стен крепости раньше царя, и его дальнейшее продвижение могло закончиться пленом. Зная темперамент Петра, легко представить себе его душевное состояние. Он находился то в Дубровке, то в Орше, а его армия, с которой нет регулярной связи, не получала столь необходимых ей в это критическое время распоряжений. Петру приходилось пассивно ждать тех удачливых курьеров, которые пробирались через пщедские кордоны и доставляли донесения из крепости. Повеления царя, много раз повторенные, вручил Огильви офицер, переодетый в платье польского крестьянина. Головину Петр пишет 31 января: «Бог ведает, как сокрушаемся о том, что нас при войске нет». Репнину в Гродно 6 февраля: «О, зело нам печально, что мы не могли к вам доехать; и в какой мысли ныне мы есть, то богу одному известно».

Тревожные известия следуют одно за другим, они нагнетают обстановку. В феврале Петр получает донесение о сокрушительном разгроме саксонских войск у Фрауштадта.

Дошедшие до царя подробности сражения при Фрауштадте характеризовали союзное воинство с самой худшей стороны: 30 тысяч саксонцев разбежались при появлении 8 тысяч шведов, которыми командовал генерал Реншильд. Сначала бросилась наутек без единого выстрела саксонская конница, по пути разграбив русский обоз, а пехота, оставшаяся без прикрытия, частью была истреблена, частью охотно сдалась в плен. Сопротивление оказали лишь находившиеся здесь русские полки. Четыре часа они мужественно сдерживали натиск шведов, но силы были неравны. Шведы проявили невероятную жестокость именно по отношению к русским, зверски убивая раненых и сдавшихся в плен.

Петр, обычно сдержанный в письмах, клокотал от гнева и не жалел эпитетов в адрес союзника. Он сообщает своим друзьям о «баталии саксонских бездельников», о том, что они «яко бездельники явились и наших одних оставили», об «изменной баталии саксонцев». Петра приводила, как он сам говорил, «в бог весть какую печаль» не только ненадежность союзников, которые трусливо оставили поле боя, чем обрекли горстку русских храбрецов на уничтожение, но и далеко идущие последствия этого поражения: надежды на помощь союзника становились тщетными. «И только дачею денег беду себе купил», – иронизирует Петр в собственный адрес, намекая на то, что союзник дорого ему обходится: Август умел клянчить субсидии и даже при случае обращался к чисто женскому средству воздействия на собеседника – проливал слезы.

Два вывода извлек для себя царь. Один – частный: саксонцы «хотя бы пришли, то паки побегут и наших пропасть оставят». Другой вывод общий, и он свидетельствует о стремлении Петра строить свои планы на трезвой оценке происшедшего, способности предвидеть логическое развитие событий. Август II еще числился союзником России, но Петр сразу же после Фрауштадта сказал: «сия война на нас на одних будет».

Дав выход эмоциям в письмах к друзьям, Петр все же рассудил, что порывать с союзником не следует, ибо даже такой союзник принуждает шведского короля держать против него часть военных сил, которые он бросил бы против России. Царь сделал вид, что ничего трагического не произошло, что Августа постиг всего-навсего несчастный случай. С кем в жизни не бывает? Петр проявляет дипломатический такт: щадя самолюбие «друга, брата и соседа», он поручает своему представителю заявить о верности союзу с ним, а наедине, без свидетелей, посоветовать этому незадачливому «другу, брату и соседу» заменить никчемное саксонское воинство наемными датчанами.

Итак, поражение саксонцев усугубило критическое положение русской армии в Гродно: она не могла рассчитывать на «сикурс» саксонцев и в то же время уже теперь испытывала недостаток в продовольствии. Правда, с продовольствием не лучшим образом обстояло дело и у шведов – разоренная Польша не могла обеспечить им безбедную жизнь. Потоптавшись у Гродно, Карл решил, что его сил недостаточно ни для полной блокады крепости, ни тем более для ее штурма. Он расположил свою армию в 70 километрах от Гродно и время от времени посылал под стены крепости усиленные отряды. Они должны были препятствовать русскому гарнизону пополнять запасы продовольствия и фуража.

В этой обстановке единственно правильным из всех возможных решений было попытаться вывести русские войска из блокированного неприятелем Гродно. Петр отправляет соответствующее распоряжение Огильви.

Сложилась странная ситуация: царь, находившийся вдали от Гродно, требует немедленного вывода своих войск, а его главнокомандующий барон Огильви, не понимая меры опасности, считает, что с этим можно повременить. У фельдмаршала другой план: ожидать лета. Тогда, рассуждал он, либо сам Карл уберется восвояси от Гродно, либо он не будет страшен, ибо к лету подойдут союзные войска Августа II. «Что же до лета хочете быть, и о сем не только то чинить, но ниже думать» возбранил царь своему главнокомандующему. И сколько ни убеждал Петр фельдмаршала, что летом будет невозможно оторваться от неприятеля, который, «отдохнув и получа корм под ноги», повысит маневренность, втолковать ему эту мысль о гибельных последствиях ожидания лета Петру, кажется, так и не удалось. Огильви, не решаясь ослушаться категорических повелений царя, исподволь, но, разумеется, наперекор своей убежденности стал готовиться к выходу из Гродно. Делал он это во имя дисциплины, но без энтузиазма.

Царь, конечно, знал о настроениях Огильви, и если полностью не лишил его доверия, то, во всяком случае, стал относиться к нему сдержаннее и больше полагался на русского генерала Репнина. Он отправляет Репнину повеления через голову главнокомандующего или дублирует их, посылает тому и другому. Репнин даже спрашивал Петра: «что нам делать, когда увидим противное интересу государственному», и просил у него на этот счет тайного указа.

Обвинять Огильви в измене нет оснований. Во всяком случае, сам царь, относившийся к наемникам с известной осторожностью, не разделял подозрений Репнина и считал источником недоразумений между ним, царем, и фельдмаршалом высокомерно-пренебрежительное отношение иностранца к русской армии и ее офицерскому составу.

В те тревожные дни Петру было не до выяснения достоинств и недостатков Огильви, ему во что бы то ни стало надо было вывести свою армию из-под удара. В марте он отправляет в Гродно Меншикова, предварив его приезд повелением находившимся там генералам безоговорочно выполнять любые распоряжения фаворита: «извольте верить ему так, как мне самому». Ослушание приравнивалось к измене с вытекающими отсюда последствиями.