Семья Спеллман расследует… - Лиза Лутц

– Шутка! – выпалила я, но старушка не улыбнулась даже из вежливости.

Дурной знак.

– Да, я учитель. Пока только заменяю других. Дети – просто прелесть, верно?

– Да, – ответила миссис Санчес. – У меня самой три внука.

– Чудесно! Дети у вас, наверное, тоже есть?

Тишина.

– Ну, то есть сперва нужно обзавестись детьми, а уж потом можно и внуками…

– У меня трое детей, – ответила секретарь, вежливо, но неприятно улыбнувшись.

– Поздравляю! – Пыл мой заметно поубавился, и я решила больше не острить.

– А где вы обычно работаете, Изабелл?

– О, да по всему городу!

– А разве за вами не закреплены какие-то школы?

– Нет, мне нравится бывать в разных. Менять обстановку.

– Ну а на прошлой неделе вы где преподавали, к примеру?

На прошлой неделе у нас с Дэниелом состоялся очередной ленч-сюрприз, и я переоделась возле средней школы «Президио». Врать нужно последовательно – это я поняла еще в детстве.

– Во вторник и в среду я работала в «Президио», если мне не изменяет память.

– Надо же, мой внук Хуан учится в этой школе. Тогда вы знаете директора! Лесли Грэнвиль…

– О, мы с ней почти не знакомы.[20]

Тишина.

– С ним, вы хотели сказать? Лесли – мужчина, насколько мне известно.

– Ну да, – подтвердила я, бледнея. – С ним, разумеется. Вечно путаю местоимения. Как-то это называется… Не важно. Конечно же, Лесли – мужчина.

От дальнейшего позора меня спасло божественное вмешательство: зазвонил телефон. Однако с тех пор миссис Санчес поглядывала на меня подозрительно, как будто я что-то скрывала. Впрочем, так оно и было.

Мы с Дэниелом встречались уже шесть недель, и в моей повседневной жизни стало слишком много обмана. Пора было, как говорится, выйти на свет. Если я и могла утаить свою настоящую работу от Дэниела, то саму себя спрятать от семьи было выше моих сил. Да, я понимала, что неправильно расставила приоритеты, но все равно это казалось мне шагом вперед. Итак, в одно прекрасное утро я вышла из комнаты в рубашке и твидовой юбке и непринужденно направилась к двери. То же самое я проделала на второй и третий день, хотя мои костюмы слегка менялись.

На четвертое утро путь мне преградил отец. Было семь часов, а он обычно не выползает из постели раньше девяти, поэтому я сразу насторожилась.

– Доброе утро, Изабелл.

– Пап, а чего это ты так рано встал?

– Хотел посмотреть на восход.

– Ну как?

– Опоздал на полчаса. Я и не подозревал, что солнце встает так рано.

– Ты нарочно не даешь мне выйти из дома?

– Да.

– Почему?

– Что новенького?

– Ничего.

– Твоя одежда говорит о другом.

– Надо же, я и понятия не имела, что мои вещи с тобой разговаривают.

– Еще как.

– И что же они говорят?

– Ты что-то задумала.

– Ничего себе, вот болтушки!

– Иззи, ты подозрительно одеваешься, – слегка повысил голос папа.

– Слушай, мне через десять минут надо быть в центре города, – ответила я, протиснувшись к двери. – Я велю своим шмоткам больше с тобой не разговаривать, о'кей? Надеюсь, они меня поймут.

Я заметила, как Стоун сделал запись о моей привычке входить через окна. Пишет он неразборчиво, читать сверху вниз неудобно. Обычно я делаю это незаметно для окружающих, но сегодня слишком долго вглядывалась в страницу.

– Изабелл, пожалуйста, не читайте мои записи.

– Я и не читала.

– Читали.

– Нет.

Стоун опускает ручку и испытующе смотрит мне в глаза:

– Сколько вам лет?

– У вас же записано.

– Отвечайте на вопрос.

– Двадцать восемь.

– Изабелл, в двадцать восемь человек уже считается взрослым. Вы можете водить машину, голосовать, выходить замуж, пить, подавать на людей в суд, отбывать наказание в тюрьме…

– Ближе к делу, инспектор.

– Перестаньте вести себя как ребенок.

– Что это значит?!

– Это значит, что вам пора становиться взрослой, Изабелл.

Странно, его упрек пронимает меня до глубины души. Хотелось бы думать, что он лишь повторяет слова родителей, но я-то знаю: Стоун прав.

Я опускаю глаза на стол и разглядываю царапинки, которые сделала за время бесчисленных детских и подростковых допросов. Я пытаюсь забыть, почему я здесь, и не думать о всех тех словах, что были направлены против меня в этой комнате. Забыть о том, что Стоун уже допросил здесь каждого члена моей семьи. Точнее, почти каждого. Я стараюсь думать о чем-нибудь другом, но инспектор возвращает меня к реальности.

В тот вечер я возвращалась домой, морально готовясь к очередному шквалу вопросов о моей внешности. Однако в доме назревал иной конфликт, привлекший к себе внимание всей семьи. Зайдя в коридор, я увидела сестру, которая близоруко щурилась на дверь в свою спальню.

– Рэй?

Мой голос вывел ее из оцепенения, и она резко развернулась.

– Ты была в моей комнате?

– Нет. А что такое?

– Кто-то был, – ответила Рэй и толкнула дверь указательным пальцем. Та со скрипом приоткрылась. Сестра выжидательно на меня посмотрела.

– Рэй, не надо поспешных выводов! – Я попыталась ее образумить, зная, что это бесполезно. Она научилась устанавливать замки два года назад. Мы все закрываемся друг от друга, так уж принято в нашей семье (если не считать двух лет, когда мне из-за наркотиков настрого запретили запирать комнату). Спеллманы страшно пекутся о своей личной жизни, потому что чужая для них ровным счетом ничего не значит.

Я поднялась к себе. Через несколько секунд внизу хлопнула дверь и раздался топот стофунтового человека. Я вышла из комнаты и спустилась в гостиную.

– Старый козел, кто дал тебе право брать мои вещи?! – заорала Рэй.

Дядя, не отрываясь от телевизора, сказал: