Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева

«Шуршащая поступь крадущихся хищников» – шепчущими, шипящими звуками Лев Львович Жданов переносил в русский язык таинственную походку льва. «Запах разгоряченных шкур», «шумное львиное дыхание» – так Виктория впервые увидела перед собой живого льва и навсегда полюбила его за силу и красоту.

Спустя многие годы она подсунула «Вельд» своей Марусе. Девочка расправилась с рассказом в минуту – лев за такое время не успел бы даже начать кровавую трапезу.

– Похоже, что автор описывает современную жизнь, – сказала Маруся. – Все эти устройства в их доме, и то, как дети зависят от электронной детской – точно про наше время!

Маруся отлично рассуждала, жаль, что делала она это исключительно при маме. Только мамино мнение её интересовало, только оно и было важным.

Львы напали на дрессировщицу Ирину Бугримову во время выступления, но не тронули святого Даниила во рву. А вот святого Игнатия Богоносца, увы, растерзали, как и Агапия с Фёклой, Адриана, Малха, Прииска и женщину, имя которой неизвестно, а также Германика, десять христиан из Филадельфии, Аттала, Гликерию Ираклийскую, Фелицитату и Перпетую.

Damnatio ad bestias[1], популярный сорт казни в суровые времена. Львы лизали ноги Евфимии Всехвальной, потом пришла медведица – и нанесла великомученице смертельную рану, но медведи Викторию не интересуют.

Грифон, мантикора, сфинкс и химера имеют в своем облике частичку львиной внешности – лапы, тело, голову и хвост. В детских советских мультфильмах львы обладали на редкость мирным нравом – пели песенки с черепахами или отдыхали на море в пляжных купальниках.

– Лев – твоё тотемное животное, – сказала недавно Маруся, глядя при этом в глаза Виктории и пытаясь найти в них удовольствие от услышанного.

Виктория отвела взгляд и улыбнулась, как под пытками.

Десять христиан из Филадельфии, замученная женщина, имя которой неизвестно, не говоря уж о Евфимии Всехвальной, не поняли бы, в чём тут дело.

Нежен стал человек в последнюю тысячу лет. Ох, как нежен.

3

Журналисты всё льют и льют свои тексты на мельницу, то есть, в почту Виктории, добавляют масла в огонь, – а время не стоит на месте, оно, холера такая, вообще не умеет стоять, но только идёт, бежит, проносится, и вот уж близится очередной день сдачи номера, святое двадцать пятое число. Прощальный поцелуй – «Письмо издателя», выспренняя банальность на полстраницы без запятых, но с таким количеством прописных букв, что они бьют в глаза баграми. Виктория меняет прописные на строчные, тушит пафос, уничтожая прилагательные и выпалывая восклицательные знаки – и отправляет «Письмо» автору в подсушенном, причёсанном, и, в общем, приличном виде.

Настаёт царство полной – и временами оглушительной тишины. В такие дни привыкшая к бомбардировке письмами Виктория чувствует себя ненужной, и даже как будто мёртвой – без конца проверяет папку «Входящие» с лицом человека, тщетно пытающегося вытрясти из пустой бутылки капельку воды. Но если туда что и приходит – так это мусорная рассылка, или письма от совсем уж неожиданных, забытых людей.

Воскресенье. Двадцать шестое января. Мама ещё с утра куда-то убежала, и это «куда-то» – не храм божий, и не рынок, как это бывает у других мам. Не догадаешься, где её носит. Виктория проснулась от того, что хлопнула входная дверь.

Маруся, как обычно, у себя в комнате. Ждёт, когда проснётся Виктория.

Никому не нужный – на целых пять дней! – литред протягивает руку к телефону и проверяет почту. В ящике письмо от племянницы Леночки, которая не давала о себе знать лет пять, не меньше, а ведь когда-то она души не чаяла в «тёть-Вике». И взаимно.

Когда Марина умирала, Виктория пообещала, что будет заботиться о Леночке, как о своей Марусе, и, в общем, она своё обещание выполнила – даже слегка ущемляла Марусю в пользу Леночки, хотя собственная дочка была тремя годами младше, и ревновала мать отчаянно.

Леночка выросла в уверенную в себе женщину, лихо миновав стадию «девушки»: тот период был очень коротким и в памяти не отложился. Крепкая, сильная, ловкая – всё, за что бралась, у неё получалось с первого же раза, даже блин выпекался не комом, а кружевной салфеткой идеально круглой формы.

Виктория и родители – тогда папа был ещё жив – успокоились, выдохнули: надо радоваться, что такая замечательная женщина получилась из Леночки!

Сестра – она была у Виктории сводная, от первого папиного брака – умерла, когда Леночка ещё школы не окончила. Мужа у Марины не было, и отца у Леночки по этой причине тоже не было. Конечно, мама с папой забрали девочку к себе, но она довольно быстро – двух лет не прошло – сообщила:

– Я хочу вернуться в свой дом, и жить самостоятельно.

Поскольку она была тогда уже студенткой, и подрабатывала, то ни мама Наташа, ни Виктория, ни папа не нашли слов, чтобы спорить. Отпустили эту уверенную в себе юную женщину на свободу – и, наверное, даже испытывали при этом нечто вроде облегчения, потому что пятерым в трёхкомнатной квартире было, конечно же, тесно. Квартиру Марины они сдавали – пока решительная Леночка не выставила жильцов на улицу, и не зажила на свой манер.

Виктория пыталась её навещать – даже возила ей какую-то еду в кастрюльках, но Леночка эти кастрюльки решительно отменила:

– Я ж не в больнице лежу, тёть-Вик!

Виктория звонила племяннице как минимум раз в неделю. Папа – он очень волновался за внучку – и того чаще, но Леночка брала трубку через раз, а потом однажды ответила каким-то не своим, пьяным голосом, да ещё и с матерными вкраплениями.

Конечно, всякий человек проходит в юности пору испытаний – вот и Виктория, если хорошенько поскрести память, тоже может предъявить несимпатичную историю (кажется, будущий литред лежал однажды в кустах рядом с памятником Якову Свердлову, не имея сил донести выпивший организм до скамейки. Люди потом стараются не вспоминать о себе таких подробностей – но подробности от этого не исчезают, а всё так же лежат в памяти зловонными кучами).

В общем, Виктория искала и находила для Леночки оправдания, а потом, внезапно, в один час, умер папа, и они с мамой Наташей долгое время вообще ни о чём и ни о ком другом говорить и думать не могли. Это была какая-то очень несправедливая смерть, и до сих пор Виктория считает, что они с мамой сделали что-то неправильно – поэтому папа и умер.

Была суббота, папа с утра пораньше сходил в магазин за продуктами. Он еще с тощих восьмидесятых взял на себя все закупки – это считалось у них в семье неженским делом. Если вдруг мама Наташа или Виктория покупали по дороге домой хлеб или сыр, папа безжалостно раскритиковывал их приобретения. Он-то был профессионал в своём деле. Попробуй всучи такому просроченную рыбу или томаты в мятой банке! Другое дело, если продукты в холодильнике залёживались, отец их выбросить не мог – и доедал, жалея подпорченную пищу сильнее живота своего. «Девочкам» своим ненаглядным не разрешал – сам справлялся. Не смел выбросить хлеб с единственным – подумаешь! – зелёным пятнышком, заветрившийся сыр, ряженку с резким запахом…