Хороните своих мертвецов - Луиз Пенни

Он замолчал и внимательно посмотрел на своего бородатого собеседника.

Как и любой другой квебекец, он знал старшего инспектора Гамаша. Глава отдела по расследованию убийств появлялся на телевидении в еженедельных ток-шоу и новостях с объяснениями того, что делает полиция Квебека. Часто давал информацию о тех или иных делах.

Он всегда был терпелив, не боялся вопросов, выкрикиваемых из зала. Вопросов, не всегда вежливых. Он никогда не срывался, хотя Хэнкок видел, что его подчас серьезно провоцируют.

Но человек, которого он сейчас видел перед собой, отличался от человека, которого он видел на экране в течение вот уже трех лет. И дело было не только в бороде и шраме. Гамаш был по-прежнему вдумчив, чуть ли не мягок.

Но он казался усталым.

– Кофе может и подождать, – сказал Хэнкок, садясь. – Вы хотите поговорить?

Арман Гамаш знал, что этот молодой человек сейчас имеет в виду не расследование, и у него возникло искушение. Искушение рассказать ему все. Но Томас Хэнкок был подозреваемым в деле об убийстве, и, как бы ни хотелось Гамашу исповедоваться в своих грехах перед этим молодым священником, он отказался от этой мысли.

– Нет-нет. Мы можем поговорить и в другой раз.

– Надеюсь. – Хэнкок поднялся. – Видите ли, радость всегда с нами. Она всегда с вами. Настанет день – и вы снова отыщете ее.

– Merci, – сказал Гамаш.

Он тихо сидел на скамье, пока звук шагов священника не умолк, и тогда Гамаш остался наедине с шепотом в ушах.

В Литературно-историческом обществе снова открылись библиотека и кабинеты. Но желтая полицейская лента сохранялась на двери, ведущей к люку и лестнице в подвал.

И там стоял инспектор Ланглуа.

Его команда собрала все улики, обследовала каждый дюйм, подняла каждый волосок, каждый клочок материи. В пробирки были положены образцы земли. Сделаны фотографии в инфракрасном и ультрафиолетовом свете.

Рядом с телом были обнаружены окровавленная лопата, сумка с картой и отпечатки подошв. Разных подошв. Их было слишком много, и инспектор подозревал, что выделить следы убийцы из них не удастся.

Он отправил следователей поговорить с бывшей женой Рено, с его друзьями, которых по пальцам можно было перечесть, с соседями. Они обыскивали его дом, но там было столько книг, бумаг и всякого старья, что на это могло уйти несколько недель.

Полиция вплотную занималась этим делом. Потому что Ланглуа, как и Гамаш, знал, что ад только начинается. Его разогревают таблоиды, подхватывает серьезная пресса. Дело приобретало все более широкую огласку. Речь шла уже не только о теле Рено, говорили и о другом человеке, ушедшем в мир иной, о древней тайне, о древнем теле.

О Шамплейне.

Неужели он был захоронен здесь?

И поэтому Гамаш не искал улики в квартире Рено, а торчал в этом мрачном подвале, разглядывая ведро с картошкой. По крайней мере, ему казалось, что это картошка.

Рядом с ним, сутулясь, стоял главный археолог Квебека Обри Шевре.

Никому из них пребывание в этом подвале не доставляло удовольствия. Оба знали, что лишь попусту тратят время.

– Понимаете, инспектор, я могу сказать вам наверняка, что это не Шамплейн.

Они продолжали разглядывать картошку.

Опершись на лопату, стоял умелый копатель, приведенный главным археологом. Женщина с каким-то прибором прохаживалась по земляному полу. Они выкопали уже три ямы и в каждой нашли металлический ящик или ведро с корнеплодами, которые, возможно, пролежали там не одну сотню лет. Репа, картофель, пастернак. Но никаких следов Самюэля де Шамплейна.

– Bon, – сказал Шевре. – Достаточно. Мы все знаем, что его здесь нет. Я бы даже так сказал: если Рено считал, что Шамплейн здесь, то это почти твердая гарантия, что его здесь нет.

– Постойте, я тут что-то нашла, – сказала женщина с прибором.

Шевре вздохнул, но они все переместились в темный угол. Копатель переставил туда лампы.

Инспектор Ланглуа почувствовал, как учащенно забилось его сердце, остальные тоже смотрели с воодушевлением и надеждой. Даже Шевре.

Несмотря на тот факт, что Шамплейн не мог быть захоронен здесь, у Шевре теплилась надежда. Ланглуа подумал, что археологи, как и следователи, копают и копают и всегда надеются, что их усилия не будут потрачены напрасно. Под поверхностью может обнаружиться что-то важное.

Копатель вонзил лопату в твердую землю, пошевелил ею, проталкивая ее все глубже и глубже, дюйм за дюймом, чтобы не уничтожить то, что покоится там, внизу.

Потом они услышали удар и легкое поскребывание. Лопата на что-то наткнулась.

И снова главный археолог присел. Взял свой инструмент, более тонкий, чем остальные, осторожно, неторопливо раскидал землю, и они увидели ящик.

Открыв его, главный археолог посветил внутрь.

Репа. Впрочем, одна из них была немного похожа на премьер-министра.

Арман Гамаш быстро прошел по скользкой дорожке в парк, известный как Плас-д’Арм. Морозный ветер щипал его лицо. Дорожки были проложены в глубоком снегу, наметенном ветром. На вершине парка ждали коляски с впряженными в них лошадьми, возившие туристов на экскурсию по Старому городу. За спиной Гамаша стоял ряд небольших живописных каменных зданий, ныне превращенных в рестораны. Справа от него воспарял к небесам великолепный англиканский собор Святой Троицы. Гамаш знал это наизусть и теперь не смотрел на него. Как и все остальные, он низко опустил голову, защищаясь от ветра, лишь изредка поднимая взгляд, чтобы быть уверенным, что он не врежется в человека или столб. Глаза у него слезились, слезы замерзали на щеках. И все остальные были похожи на него: у всех лица круглые, красные, сияющие. Словно стоп-сигналы автомобиля.

Он поскользнулся на ледке, но не упал – сумел сохранить равновесие, потом повернулся спиной к ветру и перевел дыхание. На вершине холма, за парком и колясками находилось самое фотографируемое здание в Канаде.

Отель «Шато-Фронтенак».

Громадный и серый, увенчанный башенками, грандиозный, он возвышался, словно выдавленный из самого утеса. Свое название этот похожий на средневековые замки отель получил в честь первого губернатора Квебека, графа де Фронтенака. Он был великолепный и устрашающий.

По пути к «Шато» Гамаш прошел мимо большой статуи в середине маленького парка. Monument de la Foi. Памятник вере. Потому что Квебек был построен на вере. И на мехе. Но отцы города предпочли поставить памятник мученикам, а не бобру.

«Шато» обещал тепло, стаканчик вина, французский суп с хрустящим луком, Эмиля. Но старший инспектор остановился, не доходя до двери, и уставился, правда не на «Шато» и не на готическую статую веры, а на другой памятник, слева, гораздо более крупный, чем памятник вере.