Пособие по укладке парашюта - Екатерина Великина

Я символистка и даже книжный магазин воспринимаю как символ. Символ чего? Времени, если хочешь. Каждая книга отражает тот или иной период времени. Кондовые семидесятые, пошловатые девяностые, изящный восемнадцатый век. Я жутко люблю читать, мне кажется, это единственный способ ухода от реальности, не имеющий побочных эффектов.

Я символистка и могу забросать тебя символами. И не только – я могу превратить тебя в символ. Боже мой, опять ложь! Ты уже был им. Ты так долго что-то символизировал, что сама идея исчерпала себя…

Я так боялась писать о тебе. Я даже не произносила твоего имени вслух, потому что боялась – оно упорхнет и растворится в воздухе. Или еще хуже: навсегда осядет в комнате, узором вплетется в занавеси, ляжет пятном на скатерти, острым перышком высунется из уголка подушки. И тогда я вечно буду жить твоим именем, а оно такое короткое – и на целую жизнь явно не хватит. Господи, чем была забита моя голова!

А теперь я знаю, что это нужно – писать о тебе. Ты «застоявшийся комплекс ярко выраженного психологического характера». Лечится посредством опорожнения емкости. Души то есть. Так в книжке сказано.

Пытаюсь опорожнить.

Каким ты был? Забавно, но я толком не помню. «Вы забываете то, извлечение чего из памяти доставляет вам боль».

Бред.

Больно не было даже в самом начале. В самом начале было страшно.

– Цирк приехал. Из-за своей решетки я вижу цирк. Давай посмотрим на осликов, а? Они, наверное, привезли осликов.

– Прекрати кривляться! Тебе пора собираться. И какая еще, к черту, решетка? Мы же уже говорили на эту тему. Не нравится – уходи.

– Нравится. Не уйду. Давай посмотрим на осликов, а?

Теперь вспоминаю. На тебе красная майка. А сейчас ты поймешь, что перегнул палку и я могу расплакаться. Тебе надоело слушать мои слезы, потому что за полгода это надоест кому угодно. Ты соглашаешься с осликами.

– Прости, малыш. Просто ты ведь в первый раз уезжаешь – нужно ничего не забыть. А потом пойдем смотреть осликов.

– Хорошо.

Это последнее, что я помню. Последнее, что я хочу помнить. Последнее, что могу.

Нет. Еще могу рассказать про «Символ неба».

Это когда приезжает чужой человек и привозит ваши вещи.

Вы долго думаете, как же они могли оказаться у чужого человека?

Чужой человек говорит: это твое. Забирай, и пока.

Чужой человек хлопает дверцей чужой машины и уезжает по чужой улице.

Очень хочется закричать ему вслед: «Как же я могу с тобой прощаться, если мы никогда не были знакомы?»

Но чужого человека уже нет. Он уехал.

И ПУС-ТО-ТА.

Чтобы сделать хоть что-то, оглядываешься по сторонам. И понимаешь: чужой человек основательно испохабил жизнь – вокруг нет ничего родного…

Ничего такого, на что можно было бы посмотреть и оно оказалось бы прежним, привычным и успокаивающим.

Чужой мир крутится вокруг, крутится, сбивая с ног, оставляя только желание за что-нибудь ухватиться. Чтобы не упасть.

* * *

Девочка в колодце улиц… Сумка «Адидас», доверху набитая елочными игрушками.

Потная ладонь, сжимающая ручку…

Девочка, которая хотела посмотреть на ослика.

Девочка, которой не за что зацепиться, потому что вокруг ничего нет.

Поднимаю глаза на небо. Черт его знает почему, но поднимаю. А там среди рваных туч – синий лоскут. Крошечный. Почти незаметный, того гляди, исчезнет…

Но он прежний.

И я за него цепляюсь. Странно, но в эту секунду я совершенно точно осознаю, что если я не ухвачусь за этот лоскут – он пропадет.

Навсегда.

И я тоже – навсегда.

Днем позже, часом позже, минутой позже – слезы. Я же символистка. Но теперь легче. Теперь у меня новый стержень. И ему ничто не грозит ближайшие десять тысяч лет. У меня есть символ неба.

В се-таки некоторые женщины рождены для того, чтобы стать жертвами. Видимо, сама идея «приношения себя во имя Кого-Либо» так крепко впиталась в их кожу, что жизнь без показательного дара кажется им пустой и лишенной смысла безделицей.

Он завтракает и не знает, что в яичнице притаились Ее почки. Он пьет кисель, не подозревая, что стальной привкус вовсе не от вишни. Он ест пирог, не догадываясь, что это запеченная сердечная мышца…

Впрочем, когда-нибудь Он вырастет, потому что хорошо приготовленный женский организм – чрезвычайно питательная и богатая микроэлементами пища. И не важно, что Он будет каннибалом. В конце концов, у нее нет другой кулинарной книги.

Сцена первая

Она в больнице. Ей 17. Позавчера – полостная операция. Ходит крючком, а чаще вообще лежит. Он приезжает к ней в обед с бутылкой пива, пиво выпивает за то время, пока Она, скукожившись, ползет до столовой, чтобы принести Ему больничные щи. Он никогда не надевает бахилы, и поэтому после его ухода Она берется за тряпку, виновато улыбаясь соседкам по палате. «Принеси мне легких сигарет», – просит на лестнице. «Кури чего есть», – небрежно бросает Он и уходит. Она медленно поднимается наверх, держась за стену (такой противный этот наркоз!).

Ночью Она спустится сюда опять, снимет колпачок с синего маркера и, выбрав подходящее место на стене, напишет: «Мишенька, я так тебя люблю. Очень». Имя займет свою позицию среди десятка других, и пазл соберется.

Сцена вторая

Она дома. Ей 25, замужем, маленький ребенок. Сегодня – Восьмое марта. Он, кажется, перебрал с утра, и Ей немного стыдно перед гостями. Она хочет побыстрее сесть за стол, чтобы «немного стыдно» поскорее сгладилось и исчезло. Как только Она придвигает стул к краешку, раздается: «Принеси ликер». Она уходит на кухню за ликером, для того чтобы по возвращении услышать: «Захвати салат». Салат захвачен, но не хватает вилок, да и фужеры почему-то разные. Лезет на полку за фужерами, и в этот момент начинает плакать ребенок. «Описался», – говорит Он Ей, всучивает малыша в правую руку (левая по-прежнему держит фужер) и уходит. Несколько секунд Она стоит неподвижно, с ребенком в правой руке и хрусталем – в левой.

Через час на лестнице Она скажет мне: «Он обычно не такой. Ну ты понимаешь». Скажет и обидится, потому что я промолчу.

Через день на улице Она купит ему рубашку в клеточку. Он даже не обратит внимания.

Сцена третья

Она в метро. Ей 32. Забирала Его из школы. В Ее руках ранец, пакет со сменкой и сумка с едой. Точно усталая гора, нависает над своим сидящим чадом. Его ботинки грязные, и на Ее брючинах остаются пыльные полосы. «Ничего, приду домой, почищу», – думает Она и плечом отпихивает стоящую рядом девицу. Сейчас ведь такой страшный грипп!