Тайны Далечья - Марина Юрина

Ближе к полуночи одолел отшельника сон, свалил его прямо возле пня. Всякое в ночном забытьи Диону являлось, разное мерещилось, всего и не упомнить, да только, как проснулся, не смог горемыка больше на месте усидеть, в усадьбу кинулся, про судьбу Несмеянушки разузнать.

Спала барская усадьба в ранний час крепким сном. Никто снов слуг не тревожил, поскольку господ не было. Прокрался Дион тихонечко в каморку старшего конюха и приставил к горлу спящего острый нож.

– Говори, лиходей проклятый, куда барыню свез?! Где барон постылый ее пленницей держит?! – прошипел дурень конюху в лицо, а глаза, от ярости обезумевшие, чуть наружу не вылезли.

– Не губи! – пролепетал мужик, со сна перепуганный. – Коней бери, деньги бери, карету, только не режь!

– Где барыню держат?! Где ее сыскать?!

Долго не понимал старший конюх, чего от него тать ночной требует, а когда дошло до мужика, то аж рот разинул от удивления.

– Никуда я ее не свез! Как тя, мил человек, и мысль-то такая несуразная посетила?! При барине она щас, в палатах их китежских поживают… Я ж два дня назад из стольного града воротился. Приказано было отдыхать; господа сказали, что до весны я им без надобности, поскольку у барона свой кучер имеется, как и он, заморских кровей; а супружница его, хозяюшка наша, по первому снегу в Заморье собирается… Там, говорят, климата теплая, не чета нашим холодам… для здоровьица ее полезно!

– Врешь!!! – прохрипел отшельник и чуть не надавил острым лезвием на кадык конюха. – Не может такого быть, чтоб Несмеянушка меня позабыла и по доброй воле возвращаться не захотела!

Испужался конюх пуще прежнего, глаза закрыл и причитать начал: думал, разозлил супостата; решил, смертный час его пришел. Однако не причинил ему Дион вреда, поскольку неповинен тот был ни в чем, а глупость явную сказал по неведению. Не имеют привычки господа слуг в свои дела посвящать. Мог барон на супругу осерчать и ее в Заморье к родне услать, пока не одумается; могла с красавицей беда какая приключиться. Всякое могло быть. Понял Дион, что надобно ему в стольный град отправиться и правды доискиваться, а коли понадобится, и на выручку любимой прийти.

Пока конюх глазищи с испугу жмурил, выбрался «лиходей поневоле» в окно и незаметно, как тень, через двор и высокую ограду перебрался. Приучен был житель лесной бесшумно передвигаться и к себе внимания не привлекать. «В лесу жить – волчьи повадки перенимать», а иначе никак, а иначе слопает тебя зверье хищное.

Корил себя Дион понапрасну, что раньше в усадьбу не пожаловал, а из-за неведения своего столько дней впустую потратил. Не заходя в лес и рубахи даже не поменяв, поспешил отшельник в столицу. Чтоб быстрее до Кижа добраться, пришлось ему на мерзкое дело пойти, коня у деревенского жителя своровать. Но когда сердце, исстрадавшееся, в клочья боль разрывает, совесть умолкает, а лишь изредка едва слышно поскуливает…

Почти загнав коня, добрался к ночи путник до стен стольного града, да только ворота уже заперты. До самого рассвета без сна провел, не смыкая глаз, так сердце истомилось. А как только стражники заспанные дубовые створки открыли, первым ринулся Дион в город, неучтиво растолкал толпу приезжих локтями и побежал скорее хоромы барона заморского разыскивать.

Недолго пришлось влюбленному дом врага заклятого искать: находился он в самом центре города, почти вплотную к княжескому дворцу. Близка была цель, да только кто деревенщину неотесанную за ограду пропустит? До любимой было рукой подать, но уж больно прутья железные высоки оказались да охранники бдительны. Заметили служивые, как Дион пробраться вовнутрь пытается, тревогу подняли. Поймать не поймали, но спугнули «злодея».

Ходил-ходил отшельник кругами возле палат величественных, где его любимая как в темнице маялась, все думал-гадал, как внутрь попасть. Но тут к полудню улыбнулась ему удача. Распахнулись створки ворот расписных, и выехала из них карета, а за ней аж целая дюжина конных охранников. Ехал в ней не злодей-барон, а его драгоценная, его возлюбленная Несмеянушка. Обезумел Дион от везения такого, в голове у него помутилось, и он прям при народе честном к дверце кареты кинулся, да только всадники начеку были, вмиг его за ворот рубахи поймали и прочь волоком поволокли.

– Несмеянушка, милая, это я, Дион, твой возлюбленный! – кричал, что есть сил, дурень, упираясь и вырываясь из крепких рук служивых молодцев.

Не ответила ничего любимая, только голову в сторону дурака повернула и пронзила Диона холодным, презрительным взглядом. Так даже не на человека, не на холопа смотрят, а на букашку мелкую.

– Всыпьте убогому дюжину-другую плетей! – прозвучал голос барыни, сердце страдальцу на мелкие части режущий. – Да за ворота городские выкиньте, а заявится вновь, шкуру живьем сдерите!

Экипаж барский, заморскими мастерами мудрено сделанный, к дворцу княжескому поехал, а по спине загулял кнут. Недолго его били слуги барона, недолго, но больно… Затем, когда Дион сознание потерял, отволокли его палачи за ворота да там в ров У стены и сбросили. Чудом не потонул он в мутной, застоялой воде, очнулся вовремя да наверх кое-как выбрался. Постепенно ослабла боль в спине, но усилилась иная, жгущая его изнутри. Не мог поверить дурень, не мог постичь, что его нежно любимая Несмеянушка от него отказалась, отмахнулась, как от назойливого комара. Впервые за долгие годы заплакал житель лесной, а затем обратно в лес побрел. Плохо ему сделалось, и в избушку возвращаться не хотелось, где он с любимой так сладко время проводил. Но делать-то нечего. А куда еще горемыке податься?

* * *

До Кижа Дион меньше чем за день домчался, а вот обратно долее недели брел. Коня отвергнутый влюбленный в Киже оставил, да и уж слишком часто ему на пути кабаки попадались. Монет у отшельника давно не водилось, но коли далеченского мужика выпить охота посетила, дырявый карман ему не помеха. Воспользовался он знаниями своими, чтобы путников убеждать. Поили его странники вдоволь, притом не только крестьяне, но и служивый люд его взгляду противостоять не мог. Испробовал Дион за неделю столько вин да настоек, сколько в жизни не пивал, но не легче, а тяжелее на душе израненной становилось. Сначала бедолага понять силился, что же произошло и что он не так сделал. Затем вообразил, что Несмеяну околдовали, зельем заморским опоили. Разное отшельнику мерещилось, но он все равно себя винил за то, что сам из жизни людской себя вычеркнул и в свое время опыта любовного не приобрел. Только понапрасну жизнь на раскрытие таинств древних растратил, а нужно было лишь об обычном, житейском счастье заботиться. Пришел Дион к выводу, что жил он неправильно, что утруждал головушку свою зазря.

Совсем захмелевшим, поистрепавшимся да охладевшим к жизни отшельник домой возвернулся. Встал на опушке леса и боялся к избушке подойти. Чувствовал, что как только увидит маленькое окошко, возле которого они с Несмеяной столько времени просиживали, так сразу и охватит его желание нестерпимое руки на себя наложить. Не хотелось отшельнику раньше времени этот мир покидать, но жить с воспоминаниями горькими мочи совсем уж не было. Вот и стоял он под ливнем, не зная, что дальше делать, как внутренний покой обрести и печаль как можно быстрее из сердца выкинуть. Стоял он, стоял и сам не заметил, как одолела его дремота. Хмель боль душевную не притупил, но сил мужика лишил. Подкосились ноги, упал отшельник в лужу да и заснул…