Тайны Далечья - Марина Юрина

«Семьдесят девятый день. Хочется пить, сил нет подняться. Ночью не выдержал Мифол, лист проклятый мечом срубил и влаги испил… Ему полегчало, но затем одолела его душу чернота мерзкая. Изменился он, в зверя внутри превратился. Бардава умирающего прирезал, крови его испил и плоти еще теплой отведал… Придало это ему сил. Обещал мною завтра полакомиться…»

«Восьмидесятый день. Мы увидели парус. Мифол ушел к берегу, оставив меня умирать… Скоро я отправлюсь к товарищам, увижу верхний мир… Не буду пить из листа отравленного. Уж лучше тело сгубить, чем душу свою мерзостью замарать/…»

На том закончилась летопись давних лет, печальная история о походе неудавшемся, но был еще один лист, иной рукой исписанный…

«Добрался тот корабль до родных земель, и настигло Далечье проклятие, Советом Целителей «Чернухой» названное. Никто из проклятых плоти человеческой боле не ел, поскольку надобности в том не было, но чернота в их души заползла и там навеки осталась. Живут проклятые лишь для себя, ни Род, ни близких своих ни в грош не ставя. Цель их жизни – властью, богатством али славой выделиться! А когда беда приключается, идут они на жертву и подлость любую, чтобы, как дерево то, диковинное, за счет жизненных сил других выжить. Вползают они к людям в доверие мерзким гадом, топчут души грязными сапожищами, чтобы цели своей достичь да самим душевное равновесие обрести! Зараза эта страшная и неизлечимая! Много уже душ проклятые загубили и еще скольких погубят! Не искоренить ее, поскольку неизвестно нам, как она от человека к человеку передается; от сердца к сердцу переходит. Чую, настанут вскоре в Далечье черные времена! Печально сердце, и с горечью глаза мои в будущее глядят…»

Неведомо было отшельнику, кто строки эти писал, но зато понятно стало, что имела в виду прабабка Прокорья, когда послание это прочесть призывала. Больна была его обидчица, «Чернухой» заражена, и всякий, кто рядом с нею был, иль страдал, иль умирал. Пуста душа ее была, холодна и черна; проживала она свой век сладко за счет других, их сердца разбивала, и через их несчастье, желание жить в себе возрождала. Внушали сомнения неоспоримые в прошлом истины, да и злоключения барыни уже иначе смотрелись. Призадумался Дион, никак решить не мог, какую же цель поставить. Любовь безответная вмиг куда-то из сердца исчезла, осталась лишь горечь, что красавица его бездушно использовала, и страх; страх перед тем, скольких людей Несмеяна еще обездолит, чтобы благополучно себя чувствовать… Выбор был сложный. Имелись у него знания, возможности, чтобы других людей от страданий в будущем избавить; но противилось сердце горе бывшей любимой причинять. Целые сутки отшельник думами тяжкими маялся, без сна из угла в угол бродил, пока наконец не принял решения…

* * *

Однажды холодным зимним утром открылись ворота стольного града Кижа и вошел в них муж, краше которого во всем Далечье трудно было сыскать. Лицом красив и фигурой статен; выбивались из-под шапки беличьей волосы густые, русые и волной блестящей на плечи ниспадали. Ладно сидел на приезжем дорогой теплый кафтан, да и от сапожек, черных, как смоль, глаз было не отвести. На поясе висел добрый меч; сразу было ясно: человек бывалый, удачливый воин. Засматривались на него девки городские, еще поутру сонные, да и стражники почтительно взирали. Чувствовали в нем своего, ратного человека, достойного уважения да почтения.

Размеренным, уверенным шагом проследовал гость мимо зевак на главную городскую площадь. Хоть лик спокоен и даже надменен был, но сердце в груди от радости плясало. Не признать в нем былого лесного отшельника, нечесаного, небритого да в грязных лохмотьях расхаживающего. Неузнаваемо дурень преобразился и даже с десяток лет сбросил. Откуда Дион денег на новую одежу достал и как ему удалось ликом измениться, никому не ведомо, но для того, кто днями и ночами долгими таинства природы постигал и их в жизни применять не боится, нет ничего невозможного.

Екнуло сердце в груди отшельника и быстрее забилось, когда он мимо палат барона проходил. Вспомнилось ему былое: как он с Несмеяной в избушке сиживал, как в Киж за ней подался, как его слуги барона плетками били. Горько Диону стало, но он боль в груди унял, тяжко вздохнул и дальше отправился. Нечего ему было в хоромах вельможи делать… пока нечего, ведь его обидчица в заморских землях гостила, да и сил он пока не имел. Чтобы замысел свой осуществить, должен был обладать бывший отшельник могущественным оружием – властью. Только она могла восстановить справедливость да многих доверчивых простаков в будущем от суровых мучений избавить. Зашел Дион в палаты Королевского Торгового Надзора, а вышел лишь к вечеру, держа в левой руке тощий кошель с жалованьем, а в правой – грамоту младшего писарчука.

Быстро Дион на казенной службе освоился, поскольку владел знаниями и в натуре людской хорошо разбирался. Чувствовал он, когда нужно немым иль тугодумом притвориться, а когда в разговор со старшим слово веское вставить… притом с почтением, не ущемив гордости вышестоящего. Видели в нем начальники слугу умного и преданного, а он за спинами их хитрил и по головам недальновидным шел. Оставив на время принципы свои сложные, другим непонятные, и совесть на отдых отпустив, уверенно поднимался чиновник наверх и в краткий срок такой высоты достиг, к какой иные люди бывалые, не глупые, всю жизнь ползут. Еще весна-то толком не наступила, только снега чуть-чуть подтаивать начали, а Дион уж в кресле Правой руки Главного Надзорного восседал и целой армией чинов казенных командовал; следил он за всем, что из Далечья в Заморье идет, и за тем, какой товар обратно через порты далеченские возвращается. Его боялись, не любили, но уважали и беспрекословно слушались. Противна Диону такая жизнь была, еще более постылой казалась, чем одиночество в лесу; но собрал бывший отшельник волю в кулак и с ролью своей пока мирился. Ждало его сердце дня, когда он задуманное наконец-то свершит и от жизни ему чуждой откажется; ждало с нетерпением и было в конце концов вознаграждено.

Прилетевшие с юга птахи едва защебетали, как дошла до чиновника королевского весть, что к посланнику заморскому, барону Дрегмеру жена с чужбины вернулась. Это радостное событие счастливый барон знатным пиром отпраздновать решил, на который и Диона, как особу важную, при посте солидном, пригласил. Разрывалось сердце отшельника от горя, не хотелось ему обманщицу-возлюбленную видеть, к коей у него еще нежные чувства теплились; но и плясало от счастья, поскольку долгожданный миг расплаты уже совсем не за горами был, до него не дни – часы считанные оставались…

В палатах просторных горели свечи, шумно пиршество было, а столы от яств ломились. Восседал за ними люд знатный, лишь высшие чины служб да те, кто, как сам князь, родовит был. Пришел Дион на празднество, барон Дрегмер его учтиво поприветствовал. Уже много раз они по делам торговым встречались и всегда язык общий находили. Лично усадил барон бывшего отшельника, ныне гостя почетного, в центр стола, на одно из самых лучших мест рядышком со старшей дочкой, которую замуж за Диона, персону в Далечье важную и по делам нужную, прочил…

Приветливо щебетала дочка барона и улыбками чиновника одаряла, да только угрюм был Дион и отвечал с неохотой. Больно ему было на Несмеяну смотреть, как она гостей улыбками притворными одаривает да к барону ластится. Похорошела обманщица на чужбине, лицом светла была, а глаза от счастья блестели. Несколько раз их взгляды случайно встречались, красавица Диону приветливую улыбку подарила. Не признала жена барона в важном чиновнике замарашку-отшельника, дурня лесного, которому сердце походя разбила. А кто бы признал, коли он и лицом, и платьем, и манерами разительно изменился?