Южный Ветер - Даша Благова

совершенно синее небо, на котором не было ни тучки, ни облачка. От ночи осталась влага, тысячи тонн воды, явной и скрывшейся, в земле и асфальтовых ямах, в подвалах и погребах. И когда солнце вывалилось ближе к середине неба, стало злым и высушивающим, тогда вся эта влага, на поверхности и спрятанная, начала вывариваться, лезть наверх, застревать между домов, наваливаться на площадь, прокрадываться в комнаты.

За Остапкой курортники и местные жители находились чуть повыше, к тому же никакая гора не перекрывала им воздух, поэтому утром они почувствовали прохладный ветерок и унюхали свежесть земли. Почти вся ливневая вода стекла вниз, как только кончилась гроза, и отдыхающие поскакали в питьевые галереи со своими кружками-носиками, а местные зашагали на работу в хорошем настроении. Здесь же, в Южном Ветре, куда часть воды, кстати, и стекла, люди варились в своих домах, на площади, в магазинах, сами в себе, а еще перепрыгивали через горячие лужи, если им надо было по делам.

Когда во второй половине дня почти все лужи высушились, открыв ямовые пасти, легче не стало. Морок и духота были здесь такими же ощутимыми, полноправными, как ореховые деревья и домовые крысы. По проспекту, в начале которого стоял золоченый Ленин, люди ходили быстро, перебегая от дерева к дереву, а на лысых бездеревных участках домашние собаки, выдернутые на прогулку, поджимали лапы, обжигаясь о еще не остывший асфальт.

В частном секторе, за панельками и перед лесополосой, были свои, малоэтажные, проблемы. Если в городе работали дворники, хоть ленивые и немногочисленные, то в частном секторе жителям домов, домиков и халупок пришлось сгребать лопатами, совками и перчатками мертвых соек, ворон и воробушков, убитых ливнем. А к вечеру в закрытых двориках и узких переулках стали бродить лужи, в которые нападал сочный тутовник. Они напоминали нефтяные озерца, только замусоренные, и пахли кисло, резко, как пакет из-под вина, три дня провалявшийся на жаре.

Но все было лучше, чем в панельках. Панельки вываривали из себя всю жизнь. В тот первый послегрозовой день Саша решила, что не останется жить в своей квартире. Конечно, это был скорее повод; конечно, она давно мечтала переехать туда, под гору; конечно, Саша не знала, что ночные грозы продлятся весь июнь, но могла поверить в это и убедить себя и Женю, что так и случится.

Поэтому, когда Саша шла на первую встречу с редакцией, случившуюся тридцатого мая, у нее уже имелся план и даже три сохраненные ссылки, которые вели на сайт по аренде и покупке недвижимости. Саша хотела выехать из квартиры поскорее, поэтому ей подходила только аренда.

А потом Саша сама стала риелторшей, изучила все руководства, обучающие пособия и документацию, которые выдала начальница Диана, причем изучила очень быстро, за день или два, так, что Диана, позадавав ей вопросы, сказала: «Сразу видно, что МГУ». И тогда Саша так же быстро, за пару дней, в те часы, когда не было радио, а Женя рисовал в психушечной студии, встретилась с владельцем, добрым мужичком, не сбивала цену, оформила все бумаги, сама их подписала и сняла дом.

Этот дом был самым дальним из всех южноветровских домов, он находился даже не в поселке, а на хуторе, жиденьком поселении над старым городом, куда не ходили маршрутки, да и дорога была обычной деревенской, грязевой, утоптанной. Дом был маленьким, аккуратным, отремонтированным, в нем имелись канализация, вытекающая в выгребную яму, и водопровод. Отапливался он большой газовой печью, которая нагревала кирпичные стены сама, без радиаторов. Саша не представляла, как этой печью пользоваться, с другой стороны, зима была нескоро. Еще вокруг домика было немного пространства, обставленного забором из сетки-рабицы, яблоня и черешня. Саше особенно понравилось крыльцо: деревянный помост с низкими перилами, через которые можно было легко перескочить, и помост этот смотрел прямо на Остапку.

С этого крыльца было видно каждую складочку на «дедушкином носу», каждую рану, расцарапанную прошловековыми взрывами, а еще лесистый бочок, который стекал вниз, на холм, и обнимал всю Остапку, как будто успокаивая ее: не волнуйся, заживет, зарастет, я согрею. Хутор, далекий и отшибленный, стоял на предпоследнем холме перед Остапкой, так что сама Остапка казалась меньше, добрее, хрупче. Неизвестно, кто придумал построить тут первый домишко и почему, но Саша была рада, что такой человек нашелся.

Соседей у нее теперь было немного, и все жили чуть ниже: сам хозяин с женой и взрослой дочерью, бабушка с дедушкой и их огородик с козой, алкоголик, пока державшийся за нормально-приемлемую жизнь, многодетная семья, а еще две пожилые женщины (не родственницы), поселившиеся здесь вместе лет двадцать назад. Все это рассказал Саше хозяин. А вообще, говорил он, не такая уж это и жопа мира, как у вас в городе говорят, потому что в самом низу, в конце улицы, стоит старый санаторий, а перед ним – переулок, вот пойдешь по нему, выйдешь на проспект, ну, старый, курортный, с фонтаном, и как пройдешь весь проспект, там уже будет трасса, а на ней – магазинчик, вот в этом магазинчике все есть, там же рядом остановка, от нее можно до площади минут за пять – семь доехать. Всего идти до трассы, ну, минут пятнадцать – двадцать, а на машине ехать минуты три. В общем, думаю, вам тут понравится, а если надо проконсультировать по вопросам сельского хозяйства, так ты звони, я все знаю.

Накануне переезда Саша уселась за стол вместе с Женей, на столе было какао, а еще овсяное печенье с шоколадом и несколько батончиков с кокосом, которые Женя обожал. Саше нужно было сказать Жене о том, что случится завтра, сказать так, чтобы все не отменилось. Женя все еще не ходил в старый город, хотя уже давно спокойно гулял по всему Южному Ветру, кажется даже с удовольствием, останавливаясь, рассматривая красивое и не очень, иногда просто интересное. Но Саша догадывалась, что переезд – это, наверное, самое болезненное, травматичное, колющееся, что она может сделать сейчас с Женей. Она говорила себе и почти в это верила: «Новое место пойдет Жене на пользу». Саша понимала, как хрупка ее затея, и хрупка именно из-за Жени, но хотела переехать больше всего на свете, так, как только могла хотеть Саша. Все ее демократичные усилия по изменению Жени к лучшему сейчас бы не сработали, поэтому, когда Женя макнул печенье в какао, откусил половинку и проглотил ее, Саша сказала: «Женя, мне очень жаль, но мы вынуждены выехать из этой квартиры». Женя замер, его глаза смотрели в какао-пузырьки. «Это не я