Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

устремиться в промерзшее захолустье, предоставив пожилых и немощных их судьбе. Они несли на плечах основное прегрешение поддержки неправильной стороне в гражданской войне и сейчас храбро подбадривали друг друга в связи с последствиями своей ошибки. Состоялось необычное собрание сразу после утренней службы, прошедшей в сорока одной приходской церкви внутри и вокруг города. Затем началось ожидание.

Уильям Стоктон, господин-мэр Йорка стоял бок о бок с Джоном Кентом и Ричардом Клейбруком, шерифами Йорка, перед Миклгейтскими вратами. Рядом с ними находились городские казначеи, члены городского управления и большинство членов общественного совета. На всех были алые церемониальные одеяния, покрытые мехом и выражающие своей торжественностью почтение королю из династии Йорков. На всех лицах читалась сильная неловкость.

Утро встретило небольшую толпу собравшихся, всегда поддерживавших Йорков и тех, кто надеялся выскрести милости от нового монарха, бесстрашного, юного, болезненно любопытного. Но пока мало что происходило, хотя, жители проводили время, создавая нелепые слухи и всматриваясь в человека, стоящего рядом с господином-мэром.

Джону Невиллу исполнилось только тридцать лет, но выглядел он намного старше, благодаря солдатскому обветренному лицу и глубоко посаженным карим глазам, от которых мало что могло ускользнуть. Узнав о поражении Ланкастеров при Таутоне, городские главы тут же поспешили в замок Йорк освободить человека, приходящегося братом могущественному графу Уорвику и кузеном королю. Невилл спокойно выслушал просьбы выступить от имени города, оказать любезность и еще совсем немного слов, потому что ключа к нему у городских руководителей не было, не говоря уже о его чувствах или намерениях.

Джон Кент, юный шериф, приблизился ближе и вежливо заговорил: 'Господин? Правда ли, что Его Милость Король запретил своим людям грабить, чинить насилие и совершать святотатства под страхом смертной казни?' Таким был самый успокаивающий слух, будоражащий город на данный момент, правдоподобие которого заключалось в циркуляции еще до победы Йорков при Таутоне.

Джон Невилл пожал плечами. 'Что до этого, мастер Кент, я не тот, кому следует задавать подобный вопрос. Уже шесть недель как я гощу в плену у Ланкастеров. Боюсь, что моя осведомленность о действиях Его Милости Короля уже потеряла свою актуальность'.

'Думаете .... думаете, он действительно мог такое сделать?' - настаивал Кент, но Джон Невилл заслонился ладонью от неровных лучей зимнего солнца, освещающего окружающее море снега.

'Приближаются всадники', заметил он, как только часовые на городских стенах закричали, обернув головы к южному направлению дороги.

При виде брата граф Уорвик расплылся в ухмылке и осадил своего скакуна. Угрюмое лицо Джона Невилла изменилось: сняв тяжесть лет одной улыбкой, он выступил вперед, стоило его брату спешиться. Они пожали друг другу руки и обнялись.

'Никогда не думал, что ты будешь ласково смотреть на меня, Джонни!'

'От счастья', просто ответил Джон, заставив Уорвика снова рассмеяться.

'Нед и я надеялись, они побоятся отправлять тебя на плаху, вдруг она не выдержала бы человеческую тушу. Хвала Господу Иисусу, что Сомерсету самому пришлось побеспокоиться о безопасности своего брата!'

'Она уже дошла до него, Дик. Где-то прошлой ночью'.

Уорвик кивнул, значительно заметив: 'Мы сильно на это надеялись'.

'Победа действительно была поразительной? Каковы наши потери?'

'Да, Джонни, победа оказалась грандиозной. Что до потерь, они невероятны, я таких никогда не видел. Придется выкапывать общие могилы в ближайшие дни. Не удивлюсь, если число мертвых окажется вдвое больше десяти тысяч, когда все будет сказано и сделано'.

'Господи!'

'Мы не виделись с тобой целых шесть недель, а Неда ты встречал в прошлом декабре. Так? Слишком многое надо обсудить, Джонни. Голову не приложу, с чего начать'.

'Будет отлично, если начнешь с приветствия господина мэра и этих осененных печалью душ, ждущих словно овцы, что их сейчас зарежут'. Джон украсил остроту улыбкой, а брат расхохотался, двинувшись вперед, чтобы принять приветствия всего Йорка от его смущенного мэра.

Уорвик оказался восприимчивее, нежели господин мэр смел надеяться. Недавний противник слушал с ободряющим вниманием заявления горожан о верности Его Королевской Милости, их поздравления с блестящей победой при Таутоне и выражения сердечной надежды, что Его Милость Король отнесется с пониманием к прошлым обетам преданности, которые жители адресовали Ланкастерам.

Ответная речь звучала уклончиво, но так любезно, что народ растаял и с возрожденным доверием стал ждать прибытия своего юного короля.

Йоркисты, рассыпавшиеся меж толпы, устроили овацию, благоразумно подхваченную остальными. Эдвард мог видеть улыбки, появляющиеся на каждом встречающемся лице, впечатляющее волнение йоркистских белых роз и свой собственный символ - солнце в зените, алый цвет Невиллов и голубой с темно-красным Йорков, господина мэра, членов городского управления и, попадая на самый гребень радостной волны, - кузена Джона. Тот ухмылялся, поднимая руку в необычном приветствии. Его ладонь тыльной стороной разрезала воздух, - жест восходил истоками к детству Эдварда, к языку жестов, которым он с Эдмундом общались со своими кузенами Невиллами. Движение означало одобрение, запасенное для самых отчаянных подвигов. Эдвард рассмеялся и слегка пришпорил своего скакуна.

А потом он увидел головы, венчающие Миклгейтские Ворота, - прямо над собой. Эдвард рванул за уздцы так резко, что ужаснувшийся конь ошеломленно встал на дыбы, и испуганной публике показалось, что юноша сейчас вылетит из седла, а его скакун - потеряет равновесие. Раздались внезапные крики. Толпа была довольно маленькой, чтобы все могли наблюдать происходящее, обойдясь без обычной толкотни, но несколько человек двинулись на дорогу, словно намереваясь удержать падающего коня. Спокойных голов оказалось больше, и несколько солдат вернули храбрецов на свои места. Эдвард вернул скакуна к послушанию, но, когда молодой человек его успокаивал, окружающим было ясно, что действует он инстинктивно, не прокручивая свое поведение в голове. Эдвард все еще смотрел вверх на Миклгейтские Ворота.

Толпа умолкла. Солдаты Йорков были не менее тихи. Даже лошади казались замершими на своих местах. Период окаменелой неподвижности не разбивался, напротив, продолжал тянуться, словно конца