Министерство справедливости - Лев Гурский

— Главный? — переспросил я. — Там же вроде Госдума. Его что, выбрали спикером?

— Вы отстали от жизни, — улыбнулся Потоцкий. — Это вам не в упрек, Роман Ильич. Я и сам не успеваю следить за новостями. Раньше мы годами топтались на месте, а сегодня бежим-бежим-бежим… Сходите туда — и всё увидите сами. Сегодня, правда, туда уже поздновато, а завтра, если не ошибаюсь, у них законный выходной. Но послезавтра…

Три часа спустя я вернулся в нашу конспиративную квартиру, прошел на кухню и сразу понял, что послезавтра буду уже очень далеко от Охотного ряда и вообще от Москвы.

На кухонном столе стопкой лежали четыре конверта — а это значило, что здесь успел побывать Сергей Петрович и оставил новое задание. Но не это было самым интересным.

Ася, Димитрий и Нафталин встретили меня такими счастливыми лицами, какие бывают у младших школьников накануне каникул. Словно бы впереди их ждали поход в цирк, качели-карусели, катание на пони, конфеты, мороженое и безлимитная пепси-кола. Честное слово, все трое чуть ли не светились от радостных ожиданий и предвкушений.

— И с чего у нас праздник? — осведомился я. — Ну говорите! Кто получил черную метку? Неужели нашли самого Запорожского?

— Нет, не его, — ответил Нафталин. — Однако…

— …новый клиент тоже первый сорт, — продолжал Димитрий. — Это…

— …Кенарев! — закончила Ася. — Нашли фуфлогона! Роман Ильич, мы дождались!

Я вспомнил сегодняшний дождь из помета и подумал, что это не простое совпадение. Это знак. Великой Вселенской Справедливости не откажешь в своеобразном чувстве юмора.

Телеведущего Вадима Кенарева у нас ненавидели особенно сильно — даже, наверное, еще сильней, чем прежде его любили. Так в зомби-хоррорах относятся к укушенному: тому, кто недавно был человеком со знакомым голосом и родным лицом, а затем обратился в смертельно опасную тварь, нечленораздельно рычащую и роняющую на землю голодную слюну. Многие хорошо помнили, каким был Кенарев лет пятнадцать назад: толстеньким, длинноволосым, бесстрашным и веселым. В ту пору он носил бейсболку козырьком назад, затрапезный пиджачок в серую клетку и нелепый свитер цвета канарейки, на два размера больше, — всё, что делало его похожим на бомжа. Он вел злую программу на маленьком канале, и она гремела так, что шум доходил до высот кремлевского Олимпа.

Когда Дорогин забрал себе достаточно власти, чтобы перекрыть кислород популярным телеведущим на всех каналах, он немедленно это сделал. Сколько бы ни протестовали журналисты, сколько бы петиций ни отправлялось наверх, вольных сынов телеэфира по одному выкидывали из профессии. Одних увольняли по Кодексу законов о труде, другим придумывали административные дела, третьи, плюнув, уходили сами. А вот наш герой оставался — из старой телегвардии один-одинешенек. В какой-то момент у него кончились конкуренты. На экране были только дорогинские назначенцы: косноязычные девицы и парни с тупыми физиономиями и повадками вертухаев… а еще суперстар Кенарев.

Его, как ни удивительно, не трогали и даже поощряли. С захудалого канала перевели на самый главный. К еженедельному телешоу в прайм-тайм добавили ежевечернее. Дали утренний эфир на модной радиостанции. Присвоили почетное звание. К сорокапятилетию выписали орденок, вручая который, Дорогин дружески похлопал его по плечу как своего в доску пацана. А когда в Кремле встречали залетевшего на волне мирового турне Мика Джаггера, Пал Палыч усадил Кенарева за один стол с собой и в прямом эфире дважды за вечер назвал нашего будущего клиента по имени-отчеству — Вадимом Сильвестровичем.

Лысый всё правильно рассчитал: Кенарев оказался из тех противников, кого побеждают не наступательно, но подкупательно. Там, где не работали бабки, сработали понты. Если прежде тщеславие было у Кенарева любимым, но тайным и стыдным грешком, то теперь уже ничего не мешало ему легализоваться и разрастись до полноценного греха. Вадим Сильвестрович выкинул свитер и завел себе лиловый, со стальным отливом, френч, застегнутый до подбородка. Он сократил свою прическу до строгого офицерского бокса и стал интенсивно худеть по сверхмодной методике. И чем менее округлыми становились его формы, тем более мягкими и уклончивыми делались формулировки, которые он позволял себе в эфире. Он уже не обличал власть, а беззлобно журил. Потом перешел на милое необидное вышучивание. Затем стал подхваливать — громче, громче, еще громче…

Года не прошло, как затянутый в свою лиловую кирасу Кенарев уже бился в ежевечерней патриотической истерике, во весь голос обличая фриков, подонков, провокаторов на службе у западных разведок, которые имеют наглость вредить исподтишка и всенародно обожаемой партии бескорыстных красавцев-умниц, и лучшему в мире правительству в сияющих рыцарских доспехах, и, главное, высоко чтимому всем человечеством живому олицетворению нашей суверенности и самобытности почти полубогу Дорогину Пэ Пэ.

Не все, конечно, слушали фуфлогона и не все доверяли его эфирным речам. За каждым его твитом тянулась цепочка оскорбительных комментов, каждый его пост в фейсбуке сопровождался сотнями дизлайков, каждое его фото в компании Дорогина превращалось в глумливую фотожабу. Не меньше миллиона просмотров в ютубе набрал ролик, где Кенарев на автостоянке у телецентра пытается отцепить от своего автомобиля чей-то «подарок» — промышленный разбрызгиватель органических удобрений, и явно не пустой.

Однако и рейтинги нашего героя дутыми не были. Будучи в ударе, он умел врать талантливо и хлестко, с видом абсолютной убежденности в своем вранье. Находились такие, кто смотрел, прислушивался и верил. Скольким Кенарев заплел извилины, торгуя в эфире тухлой медвежатиной? Скольким впрыснул в кровь коктейль из самодовольства и ненависти? Скольких убедил бросить родную хату и немедленно ехать в дальние края — убивать за то, чтобы чужие шляхи стали нашими автобанами? И сколько из тех людей вернулись потом к женам и детям в костюмах из цинка? Не знаю. Но цифры наверняка где-то записаны. Пусть их учтет, сложит и перемножит небесный арифмометр.

С тех пор, как Кенарев пропал из Москвы, не дожидаясь окончания суда, прошло пять месяцев. Все это время местонахождение лилового фуфлогона оставалось неизвестным, а сам он — недосягаемым. Но всему когда-нибудь наступает конец. В один прекрасный день четыре новозеландских туриста собрались в номере отеля, чтобы изучить карту города и прикинуть, как наилучшим образом подобраться к местному жителю Бенито Филомелли.

Теми туристами были мы четверо, прилетевшие сюда из Москвы — кружным путем через Кейптаун и Окленд. Отель, куда мы въехали, назывался «Оазис» и располагался на улице Кешар-Махаль в городе Катманду, столице бывшего королевства, а ныне Федеративной Демократической Республики Непал. А упомянутым господином Филомелли, как вы догадались, оказался уже нам знакомый Вадим Сильвестрович К. собственной персоной…

— Смотрите. — Я ткнул шариковой ручкой с логотипом «Оазиса» в точку на карте. — Вот то, что мы сегодня знаем. Его дом на улице Бхимсен Тана — шесть комнат плюс веранда. Рядом с домом газон и плавательный бассейн. Есть гараж. Двор огорожен, высота металлического забора — два с половиной метра. На крыше — «тарелка» спутникового ТВ. По сравнению с его виллами, оставшимися в Италии, — очень скромненько. Но в Катманду и жизнь намного дешевле, чем в Риме. Короче говоря, по здешним меркам наш Беня — мужчина хоть куда, с достатком выше среднего… О чем я еще забыл упомянуть?