Дивная золотистая улика - Ирина Комарова

Я смотрела на нее с недоумением. Конечно, мое общение с Углянцевым было ограниченным: я несколько раз видела Анатолия Андреевича да прочитала подготовленное Ниной досье. Да, молодой, обеспеченный и в откровенном криминале, судя по досье, не завязан. Но назвать его славным? У меня бы язык не повернулся. Марина заметила мой взгляд и слегка покраснела.

– Я же говорю, это давно было! – она, словно оправдывалась. – И у нас быстро все сошло на нет, увяло как-то. Я познакомилась с Сашей, у Анатоля тоже какие-то девицы появлялись, то одна, то другая. Но мы остались друзьями.

– Как же случилось, что Елена Юрьевна ничего не знала о вашем романе?

– А зачем ей? Мало ли, с кем я встречаюсь? Что ж мне, с каждым своим парнем ее знакомить? Да она с ума сойдет!

Я только вздохнула. Хорошо иметь отдельную от родителей квартиру. Я, может, и хотела бы маму ни с кем не знакомить, да как бы мне удалось? Марина тем временем продолжала:

– А потом Анатоль позвонил мне и спросил, не согласятся ли родители продать ресторан.

– Когда это было?

– В конце октября. В общем, мы встретились, и я ему все объяснила. Про то, как ресторан важен и для меня, и для папы с мамой – никакой Сантаны тогда в помине не было. Я ведь знала, что он занимается такими делами, и как это все происходит, тоже знала. Анатоль многое мне рассказывал… раньше рассказывал, когда мы еще встречались. В общем, я попросила его не трогать ресторан. И он сказал: «Хорошо». А через три месяца прислал к маме своего человека. И я уже не могла ей ничего рассказать, – лицо Марины сморщилось, словно она собиралась заплакать. Но не заплакала, даже не всхлипнула.

– Да, неприятная история, – посочувствовала я. – А поговорить с ним еще раз? Пробовали?

– Конечно. А толку? – она безнадежно махнула рукой. – Он сказал, что очень жаль, но так складываются обстоятельства. Бизнес требует. Сказал, что сделал маме очень хорошее предложение, и напрасно она отказалась. Два раза такие предложения не делают. И теперь я не знаю, как мне быть.

Она все-таки всхлипнула и уставилась на меня.

– Хотите, чтобы я дала вам совет?

– Только если не начнете говорить, что я должна немедленно все рассказать маме. Что рано или поздно она все равно узнает, что любая горькая правда лучше и прочее ля-ля.

– Не начну, – заверила я. – Елена Юрьевна действительно рано или поздно узнает, с этим ничего не поделаешь, но чем позже, тем лучше. Будем надеяться, она отнесется к этому… адекватно. В конце концов, с объективной точки зрения вашей вины здесь нет. Вы пытались, как могли, уладить проблему. А что касается того, как быть… попробуйте поговорить с Углянцевым еще раз. Попытайтесь выяснить, не стоит ли он за всей этой историей. Я обвинения, выдвинутые против Елены Юрьевны, имею в виду.

– А если стоит? – судя по горестному тону, такой поворот Марина считала вполне возможным.

– Знаете, на самом деле, это было бы совсем неплохо. Если бы знать, что Поршнева действительно подговорил, нанял или обманул Углянцев, у вас появились бы рычаги давления на него. Все-таки клевета, ложный донос, введение правоохранительных органов в заблуждение – не шуточки, это уголовное дело. Не думаю, что он сильно испугается, но и на рожон, возможно, не полезет. Значит, с ним можно будет договориться на взаимоприемлимых условиях.

– Возможность поторговаться? – Марина поморщилась и покачала головой. – Попробовать надо.

– Если хотите, можете пригласить на разговор меня или любого другого сотрудника агентства, – предложила я.

На этот раз она согласно кивнула, но ответила не слишком вежливым отказом:

– Не думаю, что это имеет смысл. Лучше я сама. И если это действительно Анатоль, я его… я ему покажу! Он еще пожалеет!

Я с сочувствием посмотрела на девушку. Что она может ему показать? Что она может такого сделать, чтобы Углянцев «пожалел»? Да ничего. Допустим, прорвется к нему в офис, устроит скандал. Ну, разобьет пару безделушек в приемной, порвет пару бумажек на столе секретаря. Как максимум, доберется до физиономии самого Углянцева, оставит на ней пару царапин… Хотя нет, не доберется. Охрана вышвырнет ее из офиса гораздо раньше.

В любом случае, я ничем не могу ей помочь – она сама отказалась. Поэтому, оставляя сочувствие за скобками, я продолжила беседу по заранее намеченному плану и задала вопрос о перстне. Задала больше для очистки совести: у всех спрашивают, как перстень мог попасть к Поршневу, значит и у дочери Котельниковой надо спросить. Но Марина заметно смутилась.

– Перстень? А я ничего не знаю. Мама его носила постоянно, а потом, когда папа… ну, в общем, когда он ушел, то мама перстень сняла. Хотела даже выкинуть сгоряча. Хорошо, я рядом была, успела отобрать.

– А потом?

– Что потом? – она старательно отводила взгляд в сторону. – Потом мама сама радовалась, что не выбросила. Глупо – колечко ведь не три рубля стоит. Лучше продать и купить что-нибудь другое: цепочку или серьги. Знаете, я на днях в ювелирке до того миленькие сережечки видела! И цена разумная, всего восемнадцать тысяч. А еще там есть колье, правда оно подороже – придется доплатить…

Марина явно хотела увести разговор в сторону, но я ее прервала:

– Меня больше интересует, куда делось кольцо после того, как вы не дали его выбросить?

Она замолчала, поджала губы и бросила на меня неприязненный взгляд. Посмотрела на свои подрагивающие пальцы, сжала их в кулаки и только потом неохотно ответила:

– Я его положила в шкатулку.

– Вы сами? Или отдали Елене Юрьевне, и уже она его убрала?

– Я положила перстень в мамину шкатулку, – твердо повторила Марина.

Странно. Я прекрасно помню, как Котельникова, не менее уверенно, говорила, что бросила кольцо на прочие украшения, сверху. Сама бросила, не передавая, дочери. И кто из них врет? Или, скажем мягче, ошибается? И почему так занервничала Марина? Красные пятна на щеках, бегающий взгляд, дрожащие пальцы… и все из-за невинного вопроса, кто спрятал колечко в шкатулку? Пусть меня клиентка простит, но мне придется задать ее любимой доченьке еще несколько вопросов.

Увы. С каждым вопросом, лицо Марины каменело все сильнее, ответы становились все короче, а неприязнь ко мне все выразительней. И она стояла на своем: забрала у матери кольцо, убрала в шкатулку и закрыла крышку. Точка. Все, больше она кольца не видела.

Признав свое поражение, я перешла к фотографии. Но Марина, очевидно, исчерпала все запасы стремления к сотрудничеству. На эту тему она разговаривать просто отказалась. Сама она фотографироваться не любит, никаких фотографий дома не держит и увлечением своего бой-френда не интересуется. Да, мама говорила ей про какой-то снимок, но она понятия не имеет, как он попал к бомжу. Не от нее.

Мое скромно высказанное желание встретиться с фотографом-любителем было встречено с почти нескрываемым негодованием. Марина заявила, что она и так за последнюю неделю два раза поругалась со своим другом – как ей это удалось, если она только сегодня вернулась из Москвы, Марина объяснять не стала. Может, милые по телефону бранились? Одним словом, если она натравит на него ищеек (милая девушка так раскипятилась, что выражений не выбирала), то они вообще никогда не помирятся.