Рабыня - Тара Конклин

Лина чувствовала, как колотится ее сердце, нога выстукивала под столом беспокойное стаккато, отчасти благодаря литрам кофеина, употребленным утром, а отчасти из-за этих едва различимых, паутинных слов, все еще светящихся на ее экране. Доротея Раундс написала в 1848 году о сбежавшем полевом работнике. Если она писала и о том, как позже ее семья участвовала в «железной дороге», там могло быть что-то и о Джозефине Белл. А вдруг ее отец, Гораций Раундс, сам вел записи?

Лина ехала в пустом лифте в кабинет Дэна. Она репетировала, что сейчас ему скажет, перед собственным отражением в полированной двери. Два дня в Ричмонде – и она быстро и эффективно продвинется в поиске ведущего истца. Дорожные расходы минимальны. А потомок Джозефины Белл мог бы рассказать фантастическую историю.

– Я почти нашла ведущего истца, идеального истца с очень убедительной предысторией, – сказала Лина, встав в дверях кабинета Дэна. – Но мне нужно провести дополнительное исследование в Вирджинии. В Историческом обществе Вирджинии в Ричмонде. Может быть, еще в нескольких старых плантаторских домах.

Дэн поднял взгляд от стола. Он держал в руке ручку; перед ним лежала стопка бумаг с красными чернильными пометками на полях. Он был в костюме, но без галстука, ворот рубашки расстегнут. Кожа у него на шее была бледной, как зубная паста. В кабинете пахло кофе и немного потом.

– Послушай, я не просил искать идеального истца. Я попросил найти нескольких потенциальных ведущих истцов, несколько человек, которые отвечают нашим требованиям в судебном процессе.

– Знаю. – Лину несло, в ней все еще бурлили волны кофеинового возбуждения. Конечно, Дэн это заметил. – Но это мощная перпектива. Я занялась женщиной по имени Джозефин Белл, это афроамериканская художница, она была в рабстве в Вирджинии в середине девятнадцатого века. Она исчезла в 1852 году, похоже, ей удалось бежать по «подземной железной дороге». – Лина замолчала, ожидая от Дэна хоть какого-нибудь проявления интереса к ее блестящей идее, но его лицо оставалось непроницаемым. Из-под стола безошибочно донеслось недовольное постукивание ноги. Лина ринулась дальше. – И даже если я не найду потомков Джозефины Белл, государственные архивы подскажут мне истца. Что-нибудь невероятное, беглец, который двигался по «подземной железной дороге» и обрел свободу. Поднявшись из праха… – Она снова умолкла.

– Лина, ты правда кого-то имеешь в виду, в смысле, ныне живущего? – Голос Дэна был острым, как бритва.

– Не совсем. Но…

– Курам на смех. Отправить тебя в Вирджинию. Можешь вести свое исследование здесь, в Нью-Йорке.

– Дэн, я…

– Мы не можем тратить денежки мистера Дрессера на журавлей в небе.

– Но я бы…

– Почему бы тебе не остыть и не включить мозги? – Дэн вытянул руку и посмотрел на часы. – У меня полно работы. – Он снова взял ручку и принялся читать. Нахмурился и отчеркнул что-то на странице прямой чертой.

Прежде Дэн никогда не говорил с ней так; с другими – сколько угодно, но не с ней. Лина чувствовала смесь возмущения и стыда. Эйфория прошла и сменилась подступающей тошнотой. Лина не двигалась, ожидая, что Дэн снова поднимет глаза, и тогда она… что? Будет защищаться? Спорить с ним? Нет, на это она не пойдет. Такие разговоры не были приняты в «Клифтоне», по крайней мере, между начальником и подчиненным. Она удивлялась самонадеянности Дэна. Конечно, он имеет полное право на тупость, но зачем отстаивать это право именно сейчас?

– Хорошо, Дэн. Я все поняла, – сказала Лина, ненавидя себя за то, что так быстро сдалась. Она повернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь с тихим щелчком, похожим на клацанье зубов. Устланный ковром коридор тянулся тихо и долго впереди и сзади. Он был пуст, за исключением какого-то человека, маячившего на стремянке, верхняя часть его торса была скрыта в темной щели в потолочной плитке. На человеке был вытянутый на коленях синий комбинезон и тяжелые рабочие ботинки из желтой кожи, с виду новые; он, изогнувшись, стоял на цыпочках, поглощенный какой-то сложной работой в недрах потолка. Лина обошла лестницу, борясь с желанием окликнуть рабочего, и продолжила свой путь к сияющей табличке лифта со всеми ее пинбольными кнопками. Где-то захлопнулась дверь, закашлялась женщина. Лина нажала кнопку вниз. Она ждала. Стены вокруг так и дышали рабочим шумом: приглушенным стуком клавиш, бормотанием тайного совещания. Оглушительный шум и таинственное назначение серых ковров и бежевых стен.

Лина вошла в дом и в темноте позвала Оскара, но ответом была тишина. Она прошла прихожую с ее застоявшимся воздухом, включила настольную лампу, проверила почту, затем пошла вверх по лестнице, шаги приглушала красная дорожка. Этот разговор с Дэном, то, как он небрежно отделался от нее, и собственное отсутствие сопротивления вызвали в Лине беспокойство и безнадежность. Мысленно она снова и снова прокручивала сцену. Почему она не рассказала ему больше о Джозефине Белл? Почему не осталась, чтобы доказать свою правоту?

По тусклому коридору Лина дошла до своей комнаты. Затормозила и снова сбежала по лестнице на второй этаж. У нее начала формироваться идея, похоже, под воздействием как отказа Дэна, так и согласия Оскара поговорить о Грейс. В обоих случаях Лина будто впадала в ступор, чувствовала беспомощность и злость на себя и на них. Чего она так боялась? Разве так трудно было выдержать высокомерие Дэна, странную новоиспеченную откровенность Оскара? Заставь их открыться и возьми то, что нужно.

Идея обрела форму, и Лине хотелось воплотить ее в жизнь побыстрее, пока не вернулся домой Оскар, пока она не потеряла самообладание. Лина остановилась перед закрытой дверью студии. Постучала раз, другой, хотя знала, что отца там нет. Сейчас она будет смотреть на портреты Грейс без стоящего над душой Оскара. Она осмотрит их внимательно, без спешки. Возможно, если она не будет стремиться оправдать ожидания отца, картины откроют ей свой смысл.

Весь дом скрипел и стонал, как ночью, будто какой-то таинственный народец включал и выключал свои приспособления, позволявшие ему благоденствовать. В коридоре было холодно и голо, его освещала только лампа без абажура, свисавшая с потолка. Лина впервые заметила некрашеный плинтус, грубую дверную раму, пятна красок на полу, какие-то недоделанные детали, оставшиеся от ремонта студии, который, без сомнения, Оскар никогда не закончит. И Лине внезапно показалось, что это не обычное разгильдяйство: нет, просто он совершенно не заботится о том, чем владеет.