Рабыня - Тара Конклин

9 апреля 1848 г.

Милая, дорогая Кейт,

Свадебные цветы только начали увядать, а я уже села писать тебе. Я так по тебе соскучилась! Дом теперь совсем не тот. В последние дни я ловлю себя на том, что подхожу к двери в нашу комнату, почти уверенная, что открою ее и увижу тебя, как ты сидишь за столом в своей привычной позе, с ручкой в руке, и смотришь на яблони. Надеюсь, ты продолжишь писать в своем новом доме. Охоч ли Гарет до чтения? Прикусывает ли он губу и щелкает ли языком, как и я, из-за твоих ошибок в правописании?

А как тебе нравится Нью-Йорк? Там правда такие широкие улицы, как мы видели в книжке с картинками? И женщины завивают локоны и курят в обществе?

И расскажи мне о своем доме! Где я буду спать, когда приеду к вам в гости? Я так и лопаюсь от вопросов и проклинаю почту за то, что лишь через много недель она принесет мне твой ответ.

А теперь я расскажу тебе о маме и папе. Они оба здоровы, хотя каждый по-своему молчаливо печалится о твоем отъезде. Когда мы едим, мама смотрит на твой пустой стул так пристально, как будто надеется взглядом вызвать тебя из воздуха. Дружба папы с пастором Шоу продолжается, и я рада, что у папы есть человек, так благотворно воздействующий на него, духовный советчик и доверенное лицо. Отец часто навещает его, и пастор тоже проводит многие вечера у нас за столом. Ты уже знаешь, как я отношусь к пресвитерианскому учению, но папина вера поддерживала его в самое мрачное для нашей семьи время, когда моя вера пошатнулась, и я рада, что он продолжает находить в ней утешение. Хотела бы я иметь такое счастье. Но мне по-прежнему тяжело, Кейт, хотя прошло уже два года. Я думаю о Перси каждый день.

Конечно, работа гробовщика отнимает у папы много времени и сил. Я была бы рада помочь ему, но он непреклонен в своей уверенности, что это не женское дело. Вчера в дом пришел мальчик, у которого скончалась мать. Его отца нет в городе уже три дня, и он до сих пор не вернулся. Мальчику было не к кому обратиться. Ему всего 7 лет, он еще ходит в коротких штанишках. И он использовал все яйца, муку и масло, которые нашел дома, пока его бедная мать лежала в спальне наверху.

Наша мама впустила бедного мальчика в дом – а как еще она могла поступить? – и дала ему овсяных лепешек и молока. Он не сказал ни слова, но плакал, когда ел. Это и есть самое трудное в папиной работе, и поэтому я одновременно восхищаюсь папой и презираю те страдания, которые его работа приносит нам, особенно маме, каждый день. Почему он не мог остаться просто плотником? Я знаю, что он помогает тем, кто находится в крайней нужде, и он часто говорит об удовлетворении, которое приносят ему его старания, но я не могу не опасаться, что когда-нибудь чаша переполнится, и мы просто не сможем пережить постоянного столкновения со смертью, слезами и нуждой.

Не хочу заканчивать на такой мрачной ноте. Следующее письмо, обещаю, будет полным веселья.

Твоя самая любящая сестра,

10 апреля 1848 г.

Дорогая Кейт,

Вряд ли ты успела получить мое последнее письмо, а я уже шлю еще одно – свидетельство того, как сильно я скучаю. Еще я чувствую, что должна отвлечь твой разум от тех слов, что я написала прежде, пожалуйста, прости унылый тон. Только что пришел мальчик (его зовут Сэмюэл), и его нежные беленькие щечки и темные кудри напомнили мне о нашем дорогом брате. Я уверена, что и мама, взглянув на него, увидела нашего Перси. Схожи они не только ростом и мальчишеским характером: есть и другие сходные черты – вздернутый, как у эльфа, нос, голос, высокий фальцет, звонкий, как водопад. Сэмюэл все еще с нами, спит в гостевой комнате внизу. Мама перенесла свое рукоделие и кресло в гостиную и смастерила кровать из разных подушек на полу. Сэмюэл говорит, что ему удобно, и хорошо ест.

Было много разговоров о побеге полевого работника с фермы Прайсов и его поисках. Хотя вдова Прайс живет в 20 милях от нас, патрульщики приходили и к нам, расспрашивали и осматривали сарай. Отец вызвался помочь патрулю, но там уже хватало горожан. По правде говоря, я была рада, что он не искал. В последние недели эти процессии проходят мимо с такой регулярностью, что даже самое жестокое сердце не может не дрогнуть, глядя, как негры в цепях бредут по этим длинным пыльным дорогам.