Сноха - Виктория Волкова

Хозяйка дома кивает, но каждому из нас понятно, что если разразиться скандал, выйти из него чистеньким не получится. Взрывной волной накроет меня, клинику и даже Ильку Алексина.

Он провожает меня до машины, смотрит жалостливо и, по-свойски хлопнув по плечу, выдает.

— Как вся эта муть уляжется, нужно будет встретиться, шашлыков поесть.

Мне давным-давно известен немудреный птичий язык наших чиновников, и фраза, брошенная Ильей, означает следующее.

«Пока вся эта муть не уляжется и не забудется, нам лучше не общаться».

— Да, — киваю я. Правила игры никогда не меняются. — Я женюсь, Иля. Хорошенький подарок на свадьбу.

— На ком? На Лидке? — недоверчиво спрашивает Алексин, и я вижу, как на его лице проступает плохо скрываемое любопытство.

— Нет, — улыбаюсь таинственно и, проведя пятерней по затылку, добавляю с легкой усмешкой. — На вдове Кирилла.

— Оно и правильно, — криво ухмыляется Илья. — И койку кто-то согреет, и на ребенка все права получишь автоматически. Стратег ты, Гор, ох стратег!

Каждый из нас, как бы это банально ни звучало, состоит из двух половинок. Папы и мамы. Держала ли я злость на отца, ушедшего от нас с матерью к богатой тете? Обижалась ли на него, что он дает на мое содержание какие-то десять тысяч рублей в месяц, а сам разъезжает на Ламборджини? Честно говоря, да. Пока лет в шестнадцать не поняла, что он очень бедный человек. Ни своего угла, ни даже «копейки» под задницей. Все, буквально все было заработано Терезой, вернее ее покойным мужем. И пусть у нас с мамой порой хватало только на хлеб и макароны, но я не чувствовала себя обделенной. Мама во мне души не чаяла, а я обожала ее. И хоть каждая обновка тщательно планировалась, но какую же она доставляла радость. Став старше, я пыталась понять, почему отец ушел, не оглянувшись. Если любишь, так никогда не поступишь. Порой мне казалось, что мы ему совершенно не нужны, а иногда возникало ощущение, что Тереза околдовала его, как Снежная королева мальчика Кая. Но мама никогда не претендовала на роль Герды. Так себе судьбинушка. Она не перестала любить своего непутевого Колю и никогда не осуждала его. Возможно поэтому я выросла, не чувствуя к нему ничего кроме жалости. Странный инфантильный мужик без внутреннего стержня. Может, и хорошо, что он отчалил по глупой молодости. Иначе бы ей на смену пришло пьянство или, того хуже, наркотики. Мама бы по своей воле никогда не ушла и отца бы не выгнала. И нам бы с ней пришлось терпеть ад и убеждать себя, что это и есть настоящее счастье. Теперь, когда Коля помирает в каком-то навороченном хосписе, я снова пытаюсь понять, что испытываю к этому человеку. Жалость и равнодушие. Как и любого другого из онкобольных, мне его безумно жаль, но сердце не заходится от горечи скорой разлуки, душа не болит, что уходит отец. Просто посторонний человек. А вот мама, сидя в кресле напротив, наоборот, сильно расстроена.

— Как я дальше одна жить буду? — причитает она. — Вроде осталось совсем чуть-чуть.

Мне хочется закричать, всплеснуть руками, заходить по комнате. Смахнуть горшок с китайской розой с окна. Но я сижу сиднем и спокойно наблюдаю за Робертом, играющим на полу с Бимкой.

— Ты бы к нему сходила, Оля, — просит мама. — Уважь человека перед смертью.

— Мам, — мотаю головой я и уже собираюсь припомнить ей все наши злоключения — рваные сапоги, которые приходилось клеить и переклеивать самим, поскольку и на ремонт денег не хватало. Платья маминых подружек, перешитые на меня. Или купленную без разрешения заколочку. Мама тогда ничего не сказала. Не отругала даже. Только мне до сих пор стыдно. Я молчу, не желая с ней ссориться. Немного жалею, что бросила больного Вадима. Но и маме сейчас не говорю о предстоящем замужестве. Духу не хватает признаться. Да и момент совершенно не тот.

— Я тебя очень прошу, Оля, — говорит мама, заламывая руки. — Пусть Коленька уйдет с миром. Сходи к нему, пожалуйста. Поговори. Прояви милосердие.

— Хорошо, — киваю я, хотя реально никуда идти не хочется. Но и объяснить маме свою позицию я не могу. Не хочу ее обижать. А если промолчу, как обычно, то она завтра снова вернется к этой теме, искренне не понимая, почему я не желаю видеть ее дорогого Коленьку. — Я схожу, — говорю тихо. — Где он лежит? И как туда попасть?

— Ну и хорошо, — повеселев, тараторит мама. — Здесь недалеко, Оленька. Пару кварталов пройти. Но ты же на машине… Значит, еще быстрее управишься.

— А часы приема? — спрашиваю я, все еще надеясь соскочить.

— Это же частная клиника. Там в любое время можно прийти к умирающему. И само здание больше напоминает пятизвездочный отель.

— Наверное, Коле уже все равно, — пожимаю я плечами и, поднявшись, говорю Роберту. — Сыночек, я скоро вернусь.

Дорога много времени не занимает. В отделанном мрамором холле, где в середине бьет фонтан, а по краям стоят многочисленные статуи, я расписываюсь в журнале охраны и поднимаюсь на пятый этаж в новомодном лифте с прозрачными дверцами. Наблюдаю, как за стеклом медленно проплывают полукруглые балкончики, выходящие в холл, и роскошная красавица-люстра с множеством светильников, освещающих несколько этажей. На ватных ногах выхожу на точно такой же балкончик, где меня уже ждет миловидная и строгая медсестра.

— Здравствуйте, Ольга, — натянуто улыбается она. — Вы вовремя пришли. Сейчас каждая минута на счету.

Я киваю, сжав губы. Даже понятия не имею, что говорят в таких случаях. Но покорно иду рядом и вслед за медсестрой захожу в просторную светлую комнату, которую язык не повернется назвать палатой. Отец, высохший и изможденный, смиренно подставив руку под капельницу, лежит на высоких подушках. А рядом хлопочет тетя Света, его старшая сестра.

— Явилась, не запылилась, — шипит неласково.

— Выйди, Света, — тихо командует отец. — Оставь меня с дочерью.

— Но Коля, — пытается возразить она и натыкается на непримиримый взгляд.

— Я сказал, — отрезает отец, и Светка совершенно спокойно повинуется. — А ты, — говорит он мне, — садись поближе, Олюшка. Поболтаем.

Это самое «Олюшка» режет слух.

«Ну, какая я тебе Олюшка? — хочется заорать мне. — Успокойся, — предупреждаю себя. — Кто спорит с человеком, который уже почти двумя ногами в могиле? Посиди, послушай и забудь как страшный сон».

Отец что-то рассказывает мне, кается в своей беспутной жизни. Разглагольствует о женщинах, которые любили его больше жизни. Катька, Тереза, какая-то Ксения…

— Молодой был, — слабым голосом хрипит он. — Дурной. Красивой жизни хотелось. А тут Тереза подвернулась. Огонь-баба! И богатая. Ничего для меня не жалела… Это хорошо, что ты пришла, — сбивается он с мысли. — Ты есть в моем завещании. Найми хорошего адвоката. Боюсь, что Светка с Левкой тебя облапошат. У тебя хоть мужик-то есть?

— Есть, папа, — киваю я, заливаясь слезами. — Он меня замуж зовет.