Герой на подработке. Ищи ветра в поле - Елена Тихомирова

не справлюсь. Вот оно – конец. Ещё немного и всё. Но жизнь распорядилась иначе. Неожиданно раздался истошный девичий визг. Все мы вздрогнули и повернулись на источник звука. А там, на возвышении, стояла Эветта и прижимала к себе таз с грязной водой. На миг она замолчала, а затем поставила таз на землю и снова закричала во всю глотку, указывая на нас пальцем.

– На помощь! На помощь! Драка!

Подобное представление не могло не привлечь внимания взрослых. Поэтому окружающее меня кольцо резко утратило свою прежнюю агрессивность.

– Что здесь творится? – требовательно осведомился подоспевший мэтр и пристально поглядел на окровавленного черноволосого мальчишку.

– Ничего, – буркнул тот. – Я споткнулся и ударился головой об упавшее полено. Эта дура зря завопила.

– Так всё и было? – сурово поглядел маг на остальных.

Все как один ответили согласием. И нет. Не меня они жалели. Понимали, что тогда я расскажу про тычок, и может пострадать их товарищ.

– Простите, – абсолютно спокойно сказала подошедшая ближе Эветта. – Мне показалось, что они намерены драться. Я ошиблась.

– Ваша бдительность похвальна, – не стал ругать девочку мэтр и ткнул пальцем в ушибленного мною нахала. – Идём со мной. Ты серьёзно рассёк лоб, рану надо стянуть.

Они начали уходить, но на прощание мальчишка украдкой обернулся и смерил меня холодным змеиным взглядом, не предвещающим ничего хорошего. Прочие ученики тоже отправились выполнять свои обязанности. Они шушукались и с гневом косились в мою сторону. Но я не реагировал. Молча продолжил поднимать оброненные поленья.

В Чёрной Обители меня ненавидели. Все. Я знал это.

– Почему ты его ударил, Арьнен? – спросила Эветта, начиная мне помогать.

В Чёрной Обители меня ненавидели. Все. Я знал это.

… Кроме, почему-то её.

В свои нынешние годы я прекрасно понимаю, почему сблизился с этой девочкой. Она единственная была добра ко мне и принимала как есть все мои глубокие недостатки. Кроме того, она умела хорошо читать, а я от этого благоговел. Подобное казалось мне большим чудом и магией нежели то, чему я должен был научиться по итогу. Это намного позже, когда я сам начал блистать в учёбе, то с лёгкостью забыл, как только умеют забывать всё важное дети, о своём прежнем трепете. Но в первые пару лет ученичества Эветта казалась мне неким совершенством, знания которого надо впитывать. Я примерял каждое её действие и слово на себя, как чужую одежду. Повторял, пусть и коверкал всё. Менялся. А она всенепременно поддерживала и хвалила меня, невольно тем взращивая не только мои нынешние привычки, но и моё огромное самолюбие.

И всё же я до сих пор не могу понять, что её-то подтолкнуло со мной сдружиться.

Что?

Это ведь у меня не было иного выбора, кроме как полюбить её. Больше мне было некого любить.

… Больше некого было любить.

А я взял и убил её.

Точка.

– Почему ты его ударил, Арьнен? – спросила Эветта, начиная мне помогать.

– Так надо.

– Нет, ты не прав. Не надо было так.

– Не надо? – я положил поленья в специальный ящик, отряхнул руки от налипшей на них коры и удивлённо поглядел на девочку, прежде чем начал высасывать из пальца занозу.

– Они тебя за опасного безумца принимают, а потому и пытаются избавиться как могут. Веди себя спокойнее. Тогда станешь просто изгоем. Как я.

– Он толкался.

– В другой раз просто отойди в сторону и продолжи свои дела.

– Но он толкался!

– Я видела, Арьнен, – вдруг с некой жалостью ответила она и, пошарив в поясной сумке, протянула мне кусок хлеба, оставшийся у неё со вчерашнего дня. Я сразу цепко выхватил его у неё из рук. – Ужас. Ты совсем как дикий зверь.

– Я не зверь.

– Я знаю, что ты человек, – мягко улыбнулась она мне. – Ты человек. И тебе обидно. Очень.

Я был голоден, а потому с удовольствием начал жевать хлеб.

– Попробуй сделать, как я сказала. Хорошо?

Просьба показалась глупой, но Эветта дала мне поесть и предложила хоть какой‑то выход из сложившейся ситуации. Кроме того, пусть я выглядел сущим болваном, но на деле идиотом не был и прекрасно понимал, чем мне грозят обстоятельства. А потому решил попробовать вести себя по разумению Эветты. И, прежде всего, скажу, что это было сложно. Особенно первое время. Но постепенно в мой адрес стали слышаться лишь одинокие насмешки. Отсутствие реакции с моей стороны, строгий надзор мэтров и постоянные занятия превратили меня в некоего невидимку до поры, когда я вдруг стал одним из лучших на потоке. Только тогда на меня вновь обратили внимание. И на этот раз надо мной не смеялись. Никто и не подумал меня бить или подстрекать. Но я всё равно оставался в стороне от общества. И вскоре мои эпические задумки, непредсказуемые эксперименты, неспособность объясняться доступным языком, моя странная логика и сложившийся характер вновь заставили всех держаться от меня подальше.

И меня это более, чем устраивало! Всегда.

– А, по-моему, ты псих!

… А что, кстати? Псих это очень даже. Лишний раз к сумасшедшим не лезут. Они ведь сродни прокажённым. Особенно мирные.

Смерив задумчивым взглядом стену, в которую мне едва не довелось врезаться, я театрально произнёс:

– Я не псих. Просто я увидел землю, и она позвала меня.

Уп-с, какие глазюки-то испуганные на меня уставились!

Меж тем дорога, по которой мы шли, была тропой проторенной. И вела она к борделю. Это корявое двухэтажное здание окружал не менее корявый, но плотный и высокий забор. Женщинам запрещалось выходить за пределы двора во избежание различных неприятностей, и это простенькое правило они благоразумно не нарушали. Даже звонкий смех, иногда доносившийся оттуда, искажал лица каторжников неприятными гримасами. Мало кто из людей в действительности мог укротить животные инстинкты, и со стороны это выглядело мерзко.

– Вот. Привёл его, господин Грегор.

У калитки в компании всё ещё бледного из-за потери крови Рика действительно стоял начальник каторги. Ему было жарко при такой погоде в расшитом камзоле, и, несмотря на то что он обмахивался надушенным платком, его напудренное лицо покраснело, а на носу выступили капельки пота. Периодически мужчина поглядывал на лазурное небо, но безветрие не предвещало каких-либо облачков. В такой ранний час яичницу можно было поджаривать на солнце. Даже, возможно, быстрее, чем на огне вышло бы.

– А, наконец-то, – довольно выдохнул господин Грегор, но тут же состроил лицо куда как более суровое, ибо обращаться намеревался ко мне. –