Небесное чудовище - Яся Белая

и Ночи. Она удерживает под контролем ее истинную сущность. Не распечатав сущность, ее не спасти. И братца Маогуя, – тут голос вновь начинает дрожать, – тоже…

– Хорошо, я поняла. Но при чем тут все-таки Гуаньинь?

– Только истинное божество с Высшего Неба способно снять эту Печать. Ее ставили двое Владык, нужен кто-то превосходящий их по силе.

– Да, хорошо, – соглашается принцесса. – Что я могу сделать? Я хоть и числюсь адепткой Гуаньинь, ни разу, сколько ни взывала, даже голоса ее не слышала.

– Просто доверься мне, – говорит Юэ Ту, прикрывая глаза, и сводит руки вместе, согнув все пальцы, кроме мизинцев. Они торчат вверх, соприкасаясь друг с другом. В таком положении Заяц совершает несколько пасов.

На полу загорается… Кажется, это называется Построение Восьми Триграмм. Я видела его когда-то в исполнении охотников, которые гонялись за мной по Трем Мирам. Чтобы создать его, потребовался целый отряд. А тут один мальчишка! Впрочем, что и ожидалось от древнейшего существа.

– Теперь просто ляг вон туда, – он указывает в центр сияющей на полу фигуры, – остальное я сделаю сам.

Принцесса кивает и подчиняется, а Юэ Ту извлекает из своей безразмерной сумки огромный зазубренный нож…

Кажется, Заяц все-таки спятил! Но я сейчас воистину бесполезна – ни остановить не могу, ни препятствовать. Только лежу, тяну руку, хватая воздух, и, кажется, что-то протестующе хриплю.

Юэ Ту между тем склоняется над хрупким телом, лежащим в центре светящихся перекрещенных линий, и заносит нож. Выглядит он по-настоящему жутко. Точно чудовище – иначе не назовешь.

Святая Дева и бровью не ведет – спокойна, сосредоточенна, чуть слышно читает священные сутры. Она же просто человек…

Как-то раз дядюшка Жу сказал, что порой ничтожнейшие из людей бывают куда сильнее древних чудовищ. Мысли мечутся в моей голове, и мне кажется, я вижу круглое, как сито, лицо дядюшки Жу. Будто он склоняется надо мной, качает головой и привычно тянет: «Ай-я-я…». По-моему, я не видела его целую тысячу лет… И в этот миг меня изнутри затапливает теплом, внезапно щиплет глаза. С чего бы? Неужели этот старик для меня…

Мысль обрывается, я вновь сосредоточиваюсь на том, что важно здесь и сейчас: Лунный Заяц ножом пронзает грудь принцессы, а затем вытягивает зазубренное лезвие, раздирая плоть. Кровь расплескивается вокруг рубиновыми каплями. Служанки пугаются и причитают, а принцесса, издав дикий вопль, начинает биться в агонии.

Первой отмирает Янь Мин: она кидается к зайцу и кричит:

– Что вы делаете? Вы же убьете ее!

Но малышку просто сметает волной первобытной силы. Она отлетает к стене, ударяется о нее и теряет сознание. Остальные девушки предпочитают разбежаться прочь.

Принцессу подкидывает и выкручивает, а Юэ Ту продолжает шептать слова призыва.

А потом приходит свет. Такой яркий и ослепительный, что мне приходится закрыться рукавом одежд. Предусмотрительно скидываю покрывало на Маогуя, уже впадающего в беспамятство.

Тело принцессы поднимается с пола, принимает вертикальное положение и возносится к потолку. Ее руки раскинуты, глаза обращены вверх, а волосы и одежды развеваются, хотя в комнате нет ветра.

– Зачем ты потревожил меня, Великий Целитель? – звенящим, рождающим эхо голосом спрашивает та, что вселилась в тело принцессы.

Юэ Ту падает на колени и воздевает руки в мольбе.

– О Гуаньинь, слава о твоем милосердии и любви ко всему живому гремит в Трех Мирах! Все несчастные и страждущие взывают к тебе как к последнему оплоту справедливости! Все они уповают на твою помощь. Этот ничтожный заяц не осмелился бы потревожить Истинную Богиню, если бы не был столь слаб. Спаси ее! – он кивает на меня.

Богиня улыбается.

– Ты ведь лукавишь, Юэ Ту, – говорит она. – Вовсе не об этой бедняжке твоя боль. Твой друг – ее дух-прислужник, и если сгинет она, не станет и его. Так ведь?

– Богиня мудра! – льстиво восклицает Лунный Заяц. – Ничто не укроется от ее всевидящего ока!

– Скажи мне, – продолжает Гуаньинь, – ты знаешь, почему на эту девочку наложили Печать Дня и Ночи?

– Да, о Великая.

– И ты готов к последствиям?

– У меня нет выбора…

– Ну что ж, – усмехается Гуаньинь, – может, ты и прав, желая распечатать ее. Я тоже хорошо помню те события, и их нельзя называть правильными. С тех пор как мы, Истинные Боги, удалились на покой, вверив власть над Тремя Мирами первому из Небесных Императоров, спокойствие и справедливость растворились в Реке Забвения[20]. У нее должна быть возможность все изменить. Решить самой.

С этими словами богиня подлетает ко мне, наклоняется, и ее жемчужно-лунные волосы – волосы принцессы, перепачканные кровью, – танцуют надо мной, как кисть в руке опытного каллиграфа. Гуаньинь заглядывает мне в лицо, и я натыкаюсь на ее острый пронзительный взгляд.

– Этот мир не будет прежним, если я сниму Печать. Впрочем, ни один из Трех Миров не устоит. Но наказание падет и на тебя, девочка. Готова ли ты потом принять его?

– Потом разберемся, – одними губами произношу я. На голос уже нет сил.

– Ты смелая, – с легким восхищением отзывается богиня. – Ну что ж, тогда я освобождаю тебя.

Ее тонкая окровавленная рука ложится на мою грудь. Мне кажется, что из меня тянут жилы, – я раскрываю рот в беззвучном крике, бьюсь и корчусь. А потом вижу ее: Печать Дня и Ночи переливается радугой и загадочным мерцанием звезд. Она так красива и так опасна! Но я…

Я сейчас сильнее всех.

Протягиваю руку, сжимаю Печать, растираю ее в светящуюся пыль. И улыбаюсь довольно, чувствуя, как в меня вливается былая мощь и возвращается память, ломая лед неведения, что сковывал меня тысячу лет.

Краем глаза замечаю, как падает Фа Юнсюэ – снова просто смертная. Хоть и доказала, что настоящая Святая, приняв смерть за другого, не задумываясь. Лунный Заяц успевает заключить ее в энергетический пузырь и утаскивает куда-то – должно быть, в Лунный Дворец, вместе с Маогуем, очнувшимся и шарившим вокруг ошалелым взглядом.

Впрочем, мне до них нет дела.

Ни до кого нет.

Тысячелетие за тысячелетием я восстанавливаю ту себя, что звалась Дайюй Цзиньхуа и числилась Богиней Чудовищ. Тогда мои глаза и волосы были темнее ночи. И я ненавидела белый.

Эпизод 18

Богиня открывает глаза

– Просыпается! Просыпается! – кричал юноша, мчась со всех ног к Дворцу Утренней Свежести. – Богиня просыпается!

В Небесном Царстве начался переполох: все куда-то сновали, суетились, кричали. Лишь двое мужчин спокойно продолжали играть в вэйци на одной из террас дворца.