Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

было ждать беды. И она пришла. В райком все чаще стали поступать сведения о гибели скота.

— Что будем делать? — вызвав к себе председателя райисполкома, растерянно заговорил Одинцов. Теперь он понял, что сроки прошли, наверстать упущенное практически невозможно. И на Рябушина нельзя свалить вину — новый человек. К тому же все равно это бесполезно. При всех обстоятельствах — спрос с него, секретаря райкома. — Хоть чем-то можно исправить положение? допытывался. — Иначе — крупно погорим.

— Очень истощился скот. Ослабел. Трудно надеяться на успех... Но мы предпринимаем все возможное, — оживился Рябушин. — Опыт Круковца...

— Не говори мне о нем! — взорвался Одинцов. — Я этого махновца!.. — И снова за прерванное: — Надо ехать к Заболотному. Стоит ему нажать кнопку... Область получает фураж. Урвать бы сверх лимита вагончиков десять...

На следующий день Одинцов кинулся к Заболотному.

— Выручайте, Степан Мефодиевич. Поголовье теряем. Хотя бы пяток вагонов сена.

— Государство — не дойная корова, — строго заговорил Заболотный. — То, что могли вам дать, — дали. Об остальном умные хозяева заботятся сами.

— Вы же говори...

Последний слог Одинцов проглотил, съежившись под взглядом Заболотного. Услышал его ровный, невозмутимый голос:

— Создается впечатление, что вы, товарищ Одинцов, не оправдываете доверия партии.

— Простите, Степан Мефодиевич, — начал поспешно оправдываться Одинцов. — Не подумал я. Не подумал.

— Оно и видно.

— Извините, пожалуйста. Вы — как отец мне, Степан Мефодиевич, Ваше слово для меня — больше, чем закон. Все сделаю. Налажу...

— Вот это иной разговор. — Заболотный налил себе воды, не спеша выпил, промакнул свежим платочком губы, снова обернулся к Одинцову: — Прошляпил — теперь нажимай на председателей колхозов. Мужики — предприимчивый народ, должны выкрутиться. И не распускай слюни. Построже с ними, построже.

— Слушаюсь, Степан Мефодиевич, — по-армейски вытянулся Одинцов.

Он ушел от Заболотного в таком состоянии, вроде весь день таскал непосильные тяжести и, наконец, кончилась изнурительная работа, но еще напряжены нервы и болит каждая мышца.

И в то же время Одинцов был благодарен Заболотному за науку. Что ж, как нельзя кстати его подсказка. Есть у него, Одинцова, два человечка, два фронтовичка, которых в назидание другим можно поприжать. Комлов, конечно, уже спекся — угробил скотину. И тот случай присовокупить, когда пустил две коровы на мясо. С Круковцом сложней. Во всех хозяйствах падает скот. Только крутоярцы да Бурьяновка держатся. Ну, Шеховцов — мужик дошлый, как-то выкручивается. А вот Круковец... «Или очковтирательство, или еще каким-то противозаконным образом ловчит, — подумал Одинцов. — На этом и надо засечь. Тогда ему не сорваться». Вспомнил, что какой-то его опыт заинтересовал Рябушина. «Посмотрим, посмотрим на этот «опыт». И Одинцов приказал шоферу, минуя райцентр, ехать в Бурьяновку.

Мимо проплывала пустынная, малозаснеженная степь, сплошь покрытая густыми сухостойными травами. Чернели обдутые ветрами взгорки. И лишь ближе к человеческому жилью встречалась рябь пахоты. Постепенно однообразная дорога успокоила Одинцова.

Показалась Бурьяновка.

— К правлению, — коротко приказал Одинцов.

Круковца на месте не оказалось.

— Дэсь побиг. Як з цэпу зирвався. А за ным — правлинци, — сказала дежурившая у телефона колхозница. — Щось выришувалы видносно кормив. Скотыну ничым годуваты. То вжэ ж и галасу було! Он, щэ махра нэ розвиялась.

Одинцов помчался на ферму. Его встретил зоотехник, пропустил вперед, пошел следом.

— Много пало? — спросил Одинцов.

— Пока бог миловал, — отозвался зоотехник.

Коровы шумно вздыхали, провожали их печальными взглядами. Их, конечно, никак нельзя было считать упитанными. Но и совсем тощих Одинцов не видел.

— Кормите чем?

Зоотехник махнул рукой.

— Одно название, что кормим. Так... Поддерживаем. Хворост сечем, солому запариваем.

— Запариваете?

— А вон у нас «кормокухня».

Одинцов пошел в пристройку, увидел печь с вмазанной в нее вагонеткой. Одна скотница подбрасывала в печку кизяк, другая мелко секла на колодине ветки, бросала изрубленную массу в своеобразный котел с горячей водой. Женщины покосились на Одинцова, не прекращая работы.

— Голь на выдумки хитра, — продолжал зоотехник, — Успели вырезать в посадках молодые побеги, пока не прекратилось сокодвижение. Была в степи скирда старой соломы — перевезли к себе. Сенца того, что дали, подбавляли для запаха. Держались кое-как. А теперь — не знаю. Сено давно кончилось. Солому последнюю выбираем...

Одинцов возвратился в коровник. Шел, придирчиво рассматривая животных. Понял: опыт действительно ценный. В сложившемся положении...

— Ну а запаривание это что дает? — спросил не без иронии, стараясь скрыть и свою неосведомленность, и возникший интерес.

— Как же! — воскликнул зоотехник. — Размягчает. Придает лучшие вкусовые качества. Коровы охотнее поедают и лучше усваивают такой корм. Еще бы извести достать...

Одинцов закивал, будто все это ему давно известно.

— А Круковец где?

Зоотехник взглянул на часы.

— Время обеденное. Если нет в правлении — подъедьте домой. — Они вышли на скотный двор. — Во-о-он его хата виднеется. Соломой крытая.

— Так они почти все под соломой.

— Тогда — на голубую трубу держите. У одного председателя такая труба.

Усаживаясь в бобик, Одинцов уже знал, какое обвинение предъявит Круковцу. Весь район бедствует, а он, председатель колхоза, член партии, как закоренелый собственник утаивает от товарищей свой опыт. Хочет вознестись над всеми! В героях походить!..

Еще издали Одинцов увидел возле хаты с голубой трубой скопление людей. Подумал: «Драка? Пьяная свадьба?» Но вскоре убедился, что это не так. Бабы, старики, мальчишки, несколько инвалидов молча смотрели во двор. Оттуда неслись крики: «Не дам! Не дам! Как в зиму без крыши?! Пропадем ведь!» Жена Круковца вцепилась в мужа, оттаскивала от лестницы, приставленной к хате. Круковец оборачивался к ней, отпихивал. «В окопах не пропадают, а ты в хате пропадешь?»

У двери испуганно жались их дети — девочка и двое мальчишек. «Лучше сразу пореши всех! — исступленно кричала их мать, — Тебе скотина дороже!..» Успела повиснуть на муже, стащить с лестницы. Тогда он — страшный в своем гневе — наотмашь культей сбил ее с ног. И она осталась на снегу. Лишь приподнялась, села, оглушенная. А он уже был на стрихе — без шапки, в распахнутом ватнике. Ветер трепал его покрытые вечной изморозью волосы, набрасывал их на лицо, закрывая единственный, горящий лихорадочным пламенем глаз. Круковец с трудом приподнял туго перевитый гребень, опрокинул его вниз. С каким-то яростным упрямством стал снимать солому. Под верхним, потемневшим от времени слоем проглянуло червонное золото плотно слежавшихся стеблей. И словно новые силы влились в Круковца. Разбушевалась желтая метелица. Вдруг оголились верхушки изогнутых жердей, выткнулись, как ребра из живого тела. Все замерли.

Одинцов почувствовал, как на нем дыбится волос. Его сковал страх перед этим человеком, его убежденностью, правдой. «Бежать, бежать», — панически пронеслось в голове.

Он уже не