По любви - Юлия Резник

Я оседаю на кровать. Рука с телефоном безвольно опускается. Нет, конечно, я иногда задумывалась о том, что рано или поздно это неизбежно случится. Мне даже казалось, что я давно к этому готова. Мать болела не первый год, и все к тому шло. А на деле оказалось, что ни к чему подобному нельзя подготовиться. Все равно внезапно. Все равно под дых. До слез, до крика, что комом застревает в горле.

– Представляешь, она даже глаз не открыла! – ухмыляется Ставрос, возвращаясь.

– Хорошо, – бесцветным голосом говорю я.

– Нин, ты чего? Что-то случилось?

– Мне из реабилитационного центра звонили…

– Сейчас, что ли?

– Угу. Мама умерла. Я туда поеду, – будто отмираю, вскакиваю, начинаю суетиться. Совершенно бестолково и бессмысленно.

– Тш… Ну-ка перестань. Иди ко мне.

– Мне надо ехать! – протестую я, скидывая с плеч руки мужа.

– И мы поедем. Ты только в себя немного придешь, и поедем.

– Я в себе, – злюсь.

– А так и не скажешь. – Ставрос обнимает меня, несмотря на мой отчаянный протест. Обнимает, целует волосы. Растирает занемевшие плечи. И во мне что-то надламывается. Я всхлипываю. Глушу вой кулаком, но тот все равно прорывается наружу. Слезы из глаз катятся, и я с ужасом понимаю, что не могу их остановить. Будто вековые ледники тают. – Моя девочка, поплачь. Станет легче.

– Бред! Ну, какой же бред. Мы даже не были близки! – дурость, но мне почему-то ужасно стыдно за свои эмоции. Чувствую себя даже более уязвимой, чем когда стояла перед ним, еще таким далеким, в одних трусах.

– Она все равно твоя мать.

– У меня нет о ней ни одного светлого воспоминания!

– Знаешь, может, это ты и оплакиваешь?

Откидываюсь в руках мужа. Зло стираю слезы с глаз, из-за которых ни черта не вижу.

– Может быть. Господи, какой ужас. Я вообще ничего не соображаю! Что мне делать? – не справляясь, ищу поддержки у более сильного, хотя раньше всю жизнь полагалась исключительно на себя. Ставрос меня разбаловал!

– Иди в душ. Обо всем остальном я позабочусь.

Ставрос

Ощущение апокалиптичности происходящего усиливается. Все это так не вовремя, что словами не описать. Рву жилы, чтобы не допустить катастрофы, знаю, чувствую, как та близка, да и добрые люди, которые еще, к счастью, не перевелись, предупреждают, и все равно не могу отделаться от ощущения, что не поспеваю за ходом событий. А тут еще в семье то одно, то другое. Надо откуда-то взять силы поддержать любимую женщину. И рядом быть. И руку не выпускать. Тогда как, не скрою, я все чаще задумываюсь о разводе, как о единственной возможности уберечь мою девочку.

А тут… Ну кем я буду, если сейчас заговорю с ней об этом? Пусть даже очень хорошо все обосновав. Нет-нет, время для разрыва совершенно неподходящее. Ужасное время на самом деле. Но, боже, спасибо тебе, за отсрочку!

– Я не знаю, что делать, – шепчет Нина, оглядываясь по сторонам. Квартиру ее матери мы открыли. Обычная двушка в сталинке. Чистенькие обои в цветочек. Старые мебель и техника.

– Да ничего. Просто собери документы.

– А с вещами как быть? Или вон… с зеркалами теми же. Кажется, их надо завесить.

– Зачем? – сиплю, не могу, не привык ее такой разрушенной видеть. Это ж моя Нина Васильевна! Кремень, а не женщина.

– У нас есть такая традиция. А у вас нет? – трет глаза.

– Нет.

– Может, и не надо накрывать. Глупости это все. Суеверия.

– Послушай, мы приехали сюда за документами? Вот давай их и поищем. А с остальным разберемся потом. Это не к спеху.

– Ладно, – шепчет Нина и прижимается лицом к моему бедру. Я стою, она сидит на диване, укрытом плюшевым покрывалом в цветах.

– С чего начнем?

– Наверное, с серванта. Помню, в детстве все документы хранились там. Мама закрывала дверцу на ключ. Такой, знаешь, как у Буратино. Однажды я попыталась открыть замок ножичком и поцарапала полироль…

– Да ты настоящая хулиганка, – усмехаюсь невесело.

– Если послушать мою мать, после того как она заметила царапину, я вообще – исчадие ада.

Нина встает, сделав глубокий вдох. Я оборачиваюсь к злосчастному серванту.

– Уверен, ты тогда и подумать не могла, что придет день, когда ключ будет просто торчать из замка, и, чтобы открыть дверцу, будет достаточно его повернуть.

– И не говори. Я сейчас будто на входе в пещеру с сокровищами стою.

Ну вот. Она улыбнулась. Подхожу ближе. Целую Нину в висок. Господи, как она пахнет! Можно ли ей надышаться?

– А прикинь, сейчас как откроем, а тут баксы пачками.

– Это вряд ли, – закатывает глаза. – Давай уже скорее с этим закончим. Я ужасно хочу вернуться домой.

– Прошу, – пропускаю Нину вперед. Она решительно проворачивает ключ. Дверца открывается вниз, и нас обдает ароматом лежалой бумаги и пыли. Нина вынимает коробку со всяким хламом. Тут и какие-то допотопные абонентские книжки, и грамоты, и старые чеки на технику. На первый взгляд, ничего особенного. Перебираем. Что не надо, выбрасываем. Что может еще понадобиться – откладываем в стопочку.

– Тут еще что-то есть, – с верхней полки я достаю коробку из-под обуви. Снимаю крышку. – Смотри! А я был недалек от истины.

– Что? Валюта в пачках? Мы богаты? – губ Лунопопой касается слабая улыбка.

– Ага,– смеюсь. Ставлю перед Ниной забитую деньгами коробку. – Смотри, тут даже советские рубли есть.

Нина вытряхивает содержимое на диван.

– Это так… странно.

– Почему?

– Потому что мы жили очень бедно, Ставрос. Откуда у мамы… – замолкает, обнаружив стопку уведомлений. Читает одно, второе. Поднимает на меня растерянный взгляд. – Это алименты.

– На тебя? – туплю, а Нина кивает.

– Да… Похоже на то. А тут вот еще перевод на день рождения. И вот еще, и вот… Восемнадцать квитанций. На каждый день рождения до совершеннолетия.

На дрожащую бумажку, зажатую в ее руках, что-то капает. Раз, другой.

– Эй, ты чего, детка? Ну-ка перестань меня пугать.

Сажусь рядом, отодвигая в сторону хлам.

– Она мне никогда не говорила, что отец платил алименты. Никогда. И его подарки скрывала.

– Судя по всему, она тоже не тратила этих денег, – недоуменно пожимаю плечами.

– Вот именно! – Нина всхлипывает. – Не тратила. Хотя мы жили очень, очень скромно. Случались дни, когда нам жрать было нечего. Я так хорошо это помню, Ставрос! Девяностый ведь! Ты можешь представить, как нам тяжело приходилось вдвоем? Подгнившая картошка в мундире. Котлеты из капусты и манки… Макароны без ничего. Я в одной кофточке по три года ходила, потому что она рукава мне довязывала. А ноги у меня все время были мокрыми. Ботинки текли, а мы не могли позволить себе купить новые.