Римская звезда - Александр Зорич

– У тебя гибкий ум, чужеземец. Но мои соотечественники в те далекие годы не были бы греками, если бы не пошли в своих толкованиях дальше и не завязали бы свои мысли в Гордиев узел. Вот тебе вопрос: что же, все-таки, по их мнению, принес в жертву Дидим, когда отправился под жреческий бич вместо своего раба Таврика?

Хрисипп внимательно следил за мной. Ему, вероятно, показалось, что вопрос этот будет мне не по зубам. Но ответил я на удивление легко, не задумываясь ни на миг.

– Истину.

Зерноторговец удовлетворенно кивнул.

– Именно. Истину! После этого наши священные установления были переписаны. И отныне, когда какой-то знатный человек болеет, жрецы за отдельную – и довольно значительную – плату оповещают об этом херсонеситов. Тогда всякий, кто желает своему соотечественнику блага, лжет о нем напропалую. Чтобы тот поскорее выздоравливал. Особенно же поощряется лгать чужеземцам.

Я улыбнулся.

– Ну да, ведь вы тем самым потихоньку, безобидно приносите в жертву и терпение чужеземца! Честное слово, если бы я не встретил человека, который желал тебе зла, я бы окончательно заблудился в лабиринте ваших улиц!

– Какой это человек желает мне зла? – насторожился Хрисипп.

– Я не спросил у него имени. Такой светловолосый хлыщ, лет тридцати, я один раз назвал его софистом и он не возражал. Он проводил меня прямиком к твоему дому. Следовательно, он не солгал.

– А что он говорил тебе?

– Что куда-то торопится. И что многие горожане путают тебя, Хрисиппа, с Хариппом.

Хрисипп вздохнул с облегчением.

– Это, похоже, Эпимах. Как и все лодыри, он всегда торопится… Нет, он не желает мне зла. У него, видишь ли, натурфилософское восприятие вещей. По его мнению, божественная воля скрыта от разумения простых смертных. И потому наивно полагать, что жертва перед лицом Херсонаса – хоть истиной, хоть желудями – может кому-либо помочь с исцелением. Мир же состоит из неделимых частиц-атомов, каждый человек – вихрь из таких частиц. Когда в вихре случается разлад, человек болеет.

– Вихрь! Как там было у Аристофана…

Нет никакого Зевса, мой сынок. Царит

Какой-то Вихрь. А Зевса он давно прогнал.[8]

Зерноторговец кивнул.

– Точно. Я думаю, Эпимах кончит тем же, чем и аристофановский Сократ… Но пришло время поговорить о тебе. Скажи, ты давно видел моего непутевого брата Филолая?

– И двух месяцев не прошло.

– Как он? Варварствует?

– По-моему, он счастлив. Знаешь, когда у человека все в жизни сложилось, это сразу видно.

– Даже если сложилось совсем не так, как хотелось бы его семье… – Хрисипп печально покачал головой.

– Даже если.

– Ну а сам-то ты чего ищешь? Что у тебя должно сложиться?

– Мне надо в Рим. Филолай говорил, ты можешь мне помочь.

– В Рим… Я отряжаю корабли только до Синопа и Византия. В лучшие годы – до Пирея.

– А сейчас какой год?

– Надеюсь, для меня – лучший. Когда в прошлом году взошел Пес, Луна находилась в знаке Весов. Это верная примета, что в Египте случился недород пшеницы и в Аттику наверняка не завезли зерна в должном количестве. Поэтому я намерен поспешить до египетского урожая этого года и отправить в Пирей часть своих старых запасов. Жду лишь подтверждения своих ожиданий, вестник прибудет со дня на день.

– Пирей меня вполне устроит. Мне главное вырваться из зачарованных вод Понта Эвксинского. А там уж как-нибудь.

– Из зачарованных вод? Почему ты так сказал?

– Тут есть места, где все совершенно… совершенно иначе… Не как в Риме. И даже не как в Томах. Когда я проходил Эионы на либурне Артака – знаешь, это…

– Эионы знаю. Артака тоже знаю.

– Так вот, когда мы прошли Эионы, я понял, всем сердцем воспринял, что такое… не дичь даже, и не пустота… А такая…

– Ну.

Хрисипп подался вперед, словно ожидал от меня невероятных откровений.

– Такая вечность, – наконец нашелся я, – которая сопутствует лишь природе, что предоставлена самой себе. Орды птиц над головой, рыбье царство в водной толще. Каждый год у них сменяются поколения. Поколения рыб приходят и уходят, но больше не меняется ничего. И люди там не появятся еще тысячу лет. Или две. А если и появятся, то растворятся в этой зачарованности без остатка. Там не будет ни дорог, ни городов. Никогда.

– Так что же, по-твоему, и Таврия зачарована?

– К северу от Керкинитиды – да. Дальше – нет. А Херсонес так вообще мало чем отличается от италийских городов.

– Я ничего не понял, – удовлетворенно сказал Хрисипп (мне показалось, он ждал от меня каких-то других слов). – Но вижу, что тебе и впрямь надо отсюда выбираться. Больно ты нежный для Понта. Как бы не растворился в зачарованности… Деньги-то у тебя есть?

– Деньги есть. Но платить, честно скажу, я не готов.

– А ты наглец.

– Понимаешь, я все тщательно подсчитал. Получается, что, если я буду оплачивать дорожные расходы, то на жизнь в Риме у меня останутся сущие гроши. А мне, скорее всего, предстоит провести там несколько месяцев. Что же до римской дороговизны, я даже не буду ее описывать. Обитатели закраин ойкумены, я заметил, о ней осведомлены куда лучше, чем иные римляне.

Зерноторговец поморщился и демонстративно отвернулся к стене, как будто от меня воняло.

– Ты хочешь, чтобы мой корабль вез тебя бесплатно? В Синоп, а оттуда еще и в Пирей? И это только потому, что ты якобы встречался с моим чудилой-братом?

– Я все продумал. Ты возьмешь меня на корабль не в качестве нахлебника, а – работником. Назначишь мне жалованье. А потом это же жалованье твое доверенное лицо вычтет с меня в качестве платы за путешествие.

– И что ты можешь? Плотничать?

– Нет.

– Ставить и убирать паруса?

– Нет.

– Великолепно! Гребец из тебя не получится – мяса на тебе слишком много, да и не в тех местах, где требуется! Помощник кормчего? Страшно себе представить! Ну? Еще мысли есть? Что ты вообще умеешь?

– Обучен приемам с оружием.

– Посреди моря это тебе пригодится! Ты готов сразиться с бурей и выйти из схватки победителем?

– Готов. Но ты мне все равно не поверишь, ведь так?

– С этим лучше к Филолаю… Скажи, ну есть же у тебя какое-то умение? Как ты заработал те самые деньги, которыми не хочешь со мной поделиться?

– Парфюмерия.

– Та-ак… Парфюмерия. Еще лучше. Будешь румянами моих матросов мазать? Глаза капитану сурьмить?

– Как скажешь.