Римская звезда - Александр Зорич

Но прежде, пять дней кряду, нас качало и крутило, болтало и заливало горькими волнами. Иногда мы получали короткую передышку, но затем стихии вновь брались за старое. Все двенадцать ветров боролись за право разбить диеру в щепки. При каждой перемене ветра капитан проклинал сарматов, бормоча: «Ну погоди, Бубенак, доберусь до тебя….»

Нас носило по всему морю. И я не взялся бы сказать, где наши поеденные крабами тела встретят рассвет нового дня: на песчаных отмелях Фракии или на скалах Колхиды.

Случались между тем чудеса и видения.

Матроса по имени Сарпедон смыло за борт, но вскоре, совершенно невредимого, забросило волнами обратно!

Неоднократно за кормою корабля возносились на тончайших шеях головы морских змеев с переливчатыми лилово-алыми гребнями на лоснящихся черных затылках. Змеи выглядели скорее восхищенными штормовым неистовством и любопытствующими в делах надводных, нежели алчущими нашей крови. Покрутив чешуйчатой головою туда-сюда, они исчезали так же внезапно, как и появлялись.

Несколько раз я видел дельфинов. Дельфины легко перепрыгивали через наш корабль, с левого борта на правый – но это уж точно примерещилось.

Когда же море вновь повернулось к нам своей лучшей, эвксинской, стороной, я обнаружил, что амулеты, которыми снабдил меня Хрисипп, пропали. Сосуды, ларцы и коробочки уполовинилось в числе – вторая половина благополучно превратилась в черепки и щепки. А в нескольких просмоленных тканевых крышках, которыми были запечатаны амфоры с зерном, сыскались свежие дыры. Пока я, привязав себя к скамье, катался на волнах вместе с кораблем, кто-то повадился воровать зерно!

Зерно Хрисиппа!

За которое я, неразумный, отвечал свободой!

А ведь через эти дыры в шторм могло нахлестать воды!

Зерну предоставлялась полная свобода отсыреть и заплесневеть!

Да… Было от чего прийти в возбуждение!

Пришлось Назону озаботиться теми самыми обязанностями, которых он надеялся счастливо избегнуть.

Капитан клятвенно заверил меня, что среди матросов воров нет и быть не может. Потому что в последнем плавании минувшего года (вместо «последнем» капитан, следуя моряцким суевериям, говорил «крайнем») он, Телем, показательно скормил морскому змею мерзавца, который был уличен в воровстве.

«Ищи крысу!» – таков был вердикт капитана.

Я не разделял его веру во всепобеждающую воспитательную силу публичных казней и потому продолжал подозревать одного из гребцов. Однако, имея некоторый опыт в уголовных расследованиях, я не собирался пренебрегать и конкурентными версиями.

«Либо вор – человек, либо – нет. Положим, не человек. Тогда кто? Либо существо высшей по отношению к человеку природы, либо – низшей. Положим, высшей. Что нам известно о существах высшей природы?.. Чем они питаются? Амброзией и жертвенным дымом. А зерном? Зерном – это вряд ли. Не говоря уже о том, что подозревать в хищении существо высшей природы – святотатственно. Стало быть, остаются существа низшей природы: рыбы, птицы, звери, гады… Разумно ли подозревать рыбу? Неразумно…»

И так далее.

«В общем, может и крыса, да», – нехотя согласился я с капитаном.

Я кое-как запечатал поврежденные крышки амфор и без особого энтузиазма объявил крысе войну. Хотя и продолжал сомневаться в самой возможности пребывания зловредного грызуна на корабле такого рода, каким являлась диера. Думалось мне, что выхожу я на бой с фантомом, порожденным моею мнительностью.

Я взял уцелевший лекиф, наполненный молотой сухой полынью, и другой, с селитрой. Обе эти субстанции я перемешал и засыпал смесь в высушенную тыкву. С одной стороны я подсоединил к тыкве маленькие мехи, а с другой – длинную трубку. Сверху я воткнул запальную соломинку, пропитанную смесью той же селитры с оливковым маслом, и взял свое оружие наперевес…

О, я был грозен! Теперь оставалось прогнать всех мореходов подальше из кормы в нос, чтобы не потравились, и применить дымометательную машину по назначению.

Я спустился на уровень ножных упоров для гребцов нижнего ряда. В воздухе колыхались рои наимельчайших мерзких мушек. Ощутимо пованивало – само собой, на днище диеры, под камнями балласта, стояла загнившая, черная вода. Вот именно туда, в эту вонь, в эти сумрачные пустоты меж камнями, я и собирался выпустить облака ядовитого сернистого дыма.

Я присел на корточки и принялся высматривать как бы посподручнее пристроить свою машину. Так, чтобы трубка вошла как можно дальше, а мехи обосновались на чем-нибудь плоском и надежном.

Как вдруг, самым краешком глаза, я уловил какое-то движение. Повернул голову…

Огромная черная крыса, то ли не замечая меня, то ли, скорее, пренебрегая моим присутствием, сидела совсем близко, на соседней доске – осклизлом ножном упоре.

У нее во рту что-то тихонько похрустывало, будто песчинки терлись одна о другую между жерновками. Один заслуженный фракийский крысолов, большой охотник послушать «садовые рассказы» Маркисса, как-то рассказывал мне, что этот звук называется крысиным мурлыканьем и производится трением верхних зубов о нижние.

Признаюсь, от неожиданности я даже испугался. И ударил крысу тем, что держал в руках: дымометательной машиной.

Тыква лопнула, обсыпав крысу смесью селитры и полыни. Грызун издал нелепый звук – будто бы испустил ветры – дважды брыкнул задними лапами и… издох. Что противоречило всем моим представлениям о баснословной живучести этих тварей.

Вскоре ко мне спустился капитан Телем.

– Да сколько же можно хохотать?! – спросил он. – Ты что, пьян? Что случилось?!

Ну что я мог ему ответить?

Что этот загорелый, обросший некрасивой бородой, немолодой человек в застиранном тряпье, который хохочет, завалившись на балластные камни, некогда ходил в славнейших поэтах Рима? Что носит он славное древнее имя Публий Овидий Назон, а вовсе не Дионисий – так я представлялся всем в Херсонесе, тщательно блюдя свое инкогнито? И теперь он, Назон, автор тучного сонмища знаменитых виршей, иные уже в «народные» угодили, вот этот самый автор, понимаешь ты, морда лесостепная, валяется рядом с трупиком крысы-воровки и хохочет?

Вот что смешно. Валяется и хохочет.

8. И увидели мы Азию…

Берег был скалист, темен, безлюден.

Мы трижды, как заведено, прокричали «Гайа!», отслужили скромный молебен Посейдону и пошли на веслах вдоль берега к Босфору.

Многодневное ненастье отнесло нас далеко в сторону от Синопа. К счастью, сносило нас к западу, а не к востоку. Путь наш до Босфора, таким образом, укоротился на пару сотен стадиев. И на том спасибо. Правда, почти сразу открылась острая нехватка провизии и пресной воды. Запасы Телем привык пополнять именно в Синопе, а к западу от этого города земли простирались довольно дикие. Но возвращаться Телем не захотел, а потому мы продолжили плыть на запад.