Библия Раджниша. Том 4. Книга 1 - Бхагван Шри Раджниш

Священники, выступающие против секса, против меня, и люди, которые используют секс для эксплуатации — Плейбой, Штерн и еще тысячи журналов в мире, — они также против меня! Вот странно, ведь они не выступают против папы; нет ни одной статьи против папы. Плейбой должен быть против папы, который постоянно порицает секс. Но нет.

Там свойственная им логика: чем больше папа порицает секс, чем больше он подавляет секс, тем больше продается Плейбой.

Только в моей коммуне никто не будет интересоваться Плейбоем или Штерном — кого они волнуют? Если я добьюсь успеха, то все эти порнографические журналы, литература и кинофильмы просто обязаны исчезнуть. А ведь в них вложены огромные капиталы, поэтому все они будут сопротивляться мне — и они будут противостоять мне и порицать меня во имя секса так, как будто я распространяю сексуальность!

Если кто-то и распространял сексуальность, так это, должно быть, ваш Бог. Я не имею ничего общего с этим. Он продолжает рождать детей с половыми гормонами. Он должен прекратить это! Он должен прислушаться к папе. И эти журналы тоже не против Бога, ведь это именно Он обеспечивает им весь рынок. Папы и священники, все они находятся в глубоком заговоре. Все они, вместе взятые, против меня, так как я просто стараюсь испортить их игру.

Но с самого начала у меня была такая привычка портить игру людей. Если они играют в футбол, я просто возьму футбольный мяч и убегу, и вся команда бежит за мной. Однажды, когда я пришел домой, я немедленно пошел на террасу и запер дверь. Затем мой отец, моя мать и остальные стали стучать в дверь: «Верни их футбольный мяч. Почему ты постоянно забираешь чей-то футбольный мяч, чей-то волейбольный мяч? Там — вся команда, и они очень рассержены и обливаются потом. Две мили они бежали за тобой».

А я говорил: «Это потому, что я не могу выносить никаких глупостей. Где бы я ни увидел, что происходит что-то идиотическое, я останавливаю это».

«Вот эти люди просто бросают мяч на другую сторону; другая сторона бросает мяч им обратно. А я не могу это вынести. Я просто проходил мимо. Я не специально пришел туда, чтобы смотреть, чем занимаются эти идиоты… Они должны поблагодарить меня».

Мой отец говорил: «Если они хотят делать что-то глупое, пусть делают. Почему ты вмешиваешься? Ты не должен портить чью-либо игру».

Я, бывало, портил и игру своего отца. Он был хорошим шахматистом и обычно играл с одним мусульманином, стариком, от которого до сих пор приходят письма. Ему сейчас больше ста лет. Он был другом моего деда — Абдул Баба. Когда Индию разделили, он переехал в Пакистан, так как его сын, дочь и кто-то еще поехали туда. Он не был счастлив от того, что уехал, — он уезжал, плача и рыдая, — но все уезжали, и они не хотели оставлять старика, поэтому они взяли его с собой. Но он постоянно писал оттуда письма.

За свою жизнь я получил миллионы писем, но ни одно письмо не было таким нежным, как от этого старика. Его письма все еще приходят сюда, и как раз несколько дней назад от него пришло письмо. Он постоянно пишет «Бете» — то есть «сын мой». На хинди бета означает «сын мой», но, когда вы пишете «бете», вы вкладываете в это всю свою любовь. «Бета» означает просто «сын мой». В английском языке нет ничего, что могло бы сравниться с «бете». Лишь небольшое изменение, и «бете» превращается в «мой любимый сын» — и даже во что-то большее, во что-то еще, что нельзя перевести.

Он продолжает писать: «Сейчас мне больше ста лет, мое единственное желание — увидеть тебя еще раз перед тем, как я умру». Он приехал в Индию, когда умер мой отец, но поскольку он — хаджи… Он совершил паломничество в Мекку, которое называется хадж, а тот, кто совершает паломничество, тот получает титул хаджи. Необходимо, чтобы каждый мусульманин по крайней мере один раз в жизни отправился в Мекку, иначе его не допустят в рай.

Но если вы были в Мекке, тогда вы — хаджи и должны следовать некоторым правилам. Вы не можете говорить что-нибудь лживое и многое другое. Он не имел представления о том, что мой отец был со мной в Пуне, поэтому он получил разрешение от индийского правительства поехать в Гадавару, на родину моего отца, — разрешение было только на посещение Гадавары.

Он мог бы приехать — в этом не было проблемы — и посетить Пуну, так как у него было разрешение на пребывание в Индии в течение пятнадцати дней, но поскольку он сказал, что посетит только Гадавару, то он не мог приехать в Пуну. Теперь он говорит: «Возможно, я сделал неправильно. Мне надо было оставить свой рай. Мне надо было приехать в Пуну повидать тебя и твоего отца. Если понадобится чем-то пожертвовать, я готов это сделать: я готов покинуть рай».

Этот старик был опытным шахматистом. Он был партнером по шахматам для моего деда, а когда дед умер, мой отец стал играть в шахматы с этим стариком. Для меня стало привычкой… когда бы я ни видел, что они играют, я всегда переворачивал их шахматную доску! Но тот старик никогда не сердился — он говорил: «Ты человек принципа».

Я говорил: «Я не могу позволить вам быть настолько глупыми: „Это слон, а это верблюд, это король, а это ферзь“. Кого вы одурачиваете? Вы оба бесполезно тратите время. Хорошо, что я проходил мимо, иначе вы продолжали бы играть».

Много раз мой отец говорил: «Это уж слишком! Мы теряем не твое время. Мы никогда не мешаем тебе заниматься твоими делами, так как мы знаем, если мы помешаем тебе, ты устроишь большой скандал. Продолжай заниматься всем, чем хочешь, но на наших глазах, даже опасными вещами». Перед моим домом росло дерево ним, очень большое дерево ним, огромное, очень старое, и на него было очень трудно вскарабкаться. Мой отец хотел, чтобы его срубили, но на самом деле он не мог найти какого-нибудь дровосека, который был бы готов залезть на дерево и хотя бы срезать ветки, так как вокруг находились дома, а дерево было огромным; его ветки закрывали многие