Королевская канарейка - Анна Кокарева

тряслись. Есть не хотелось. Оставила молоко и яблоки нетронутыми и легла было спать. Конечно же, не спалось, и я надеялась услышать флейту: может, не только мне не спится? Ничего. Наверное, сегодня по традиции и веселья не положено? Какая, однако, скверная традиция! Ну ладно, может, соловушка не в настроении… Хотя всю неделю в настроении был и, казалось, большое удовольствие получал, тролля Таллордира. Ещё полежала, поворочалась. В голову полезли всякие мысли насчёт здоровья: не поплохело ли ему от неурочных фейерверков? С досадой думала, что нельзя так наплевательски к здоровью относиться (а фейерверки были чудесные! чудесные!), и вспомнила, что, пока Ганконер болел у гномов, ему постоянно таскали молоко. Наверное, помогало. Есть ли оно у него сейчас или только меня, как самую ценную скотину, потчуют? Но блин, к чему эти материнские чувства — ему восемьсот лет, он способен о себе позаботиться! А вдруг нет? Дурость избирательна. Как говорила Бьорк: «Сегодня ты умён, а завтра глуп». Выгонка ежевики, помню, тоже его подкосила, аж по стенке сполз. Возможно, меры не чувствует и, не восстановившись толком, колдует, как здоровый? Поворочалась ещё, нацепила плащ, сгребла баклажку и решительно полезла из палатки. Я только туда и обратно.

Так, у палатки все в сборе: близнецы, шаман и Таллордир. Они спят когда-нибудь? Хотя да, эльфам меньше сна нужно…

Собравшись с силами, не слушая увещеваний, прямо сказала, к кому мне нужно. Либо меня провожают, и я тут же вернусь, удостоверившись, что всё хорошо, либо шарюсь по тёмному лесу, пока не найду или не замёрзну. Всё-таки как оказалось легко и просто добиваться своего, зная, что побить меня не могут, эхе-хе.

У костра, к которому привели близнецы, было пусто. Приглядевшись, поняла, что Ганконер сидит не рядом с огнём, а прислонился спиной к дереву и почти слился с ним. Поднял голову: и правда, лицо белое и глаза совсем больные. Шепнул бледными губами:

— Музыки больше не будет, Блодьювидд. Всё.

И я испугалась не хуже мадам Грицацуевой, узнавшей, что дивного заокеанского петушка переехали лошадью, но сдержалась: хватать за руки, заглядывать в глаза и спрашивать, могу ли помочь, не стала. Потому что я не могу помочь никому. Даже себе. Молча оставила баклажку с молоком и ушла. И потом уже тихо порыдала, когда никто не видел, переживая за соловья. Всё-таки женщины очень эмоциональны, да. Остаётся только осознать себя и примириться со своей сущностью.

17. Король-под-Холмом

я опущусь на дно глазное

твоих безумно синих глаз

и там чудовища морские

меня конечно же сожрут ©

С утра чувствовала себя вполне хорошо и натурально, не понимала, чего вчера так расклеилась. Ну, похужело Ганконеру, так до дома недалеко ему, неужто там не помогут? Ну глупости же.

Эльфы торопились всё сильнее. Подозреваю, что играл свою роль «эффект стойла», то есть близость дома подгоняла. Разбудили, едва в морозном, сыром от близости реки тумане забрезжило какое-то отвратительное подобие утра; но я чувствовала приподнятое настроение окружающих и сама его отчасти переняла. Даже еду в палатку не принесли, наоборот, практически вытряхнули меня оттуда, сложив и убрав. Я уже, утеплившись, ждала, пока один из близнецов подведёт оленя, и только тут другой принёс печальный сухарь и кружку, в которой дымился отвар с плавающей веточкой не пойми чего. Мне тоже надоело жить на морозе, и я, давясь сухариком и обжигаясь кипятком, надеялась, что сегодня доберусь до тепла. Близнецы уверяли, что да, и упрашивали потерпеть, хотя я вроде бы ни словом, ни взглядом не пожаловалась. Да и на что жаловаться? Еду белоручкой, ничего не делая, ухаживают за мной. Мне тут лучше всех живётся. В бытовом плане. Посмотрела на них повнимательнее. Лица сочувственные. Ага, наверное, вчера мой скулёж слышали и решили, что это от холода и тоски. Ну, в каком-то смысле… Мда, какая неловкость. Ну да ничего, и это пройдёт.

Да, настроение у всех приподнятое, лица праздничные. Я как-то привыкла к эльфийской бесстрастности и начала под ней различать оттенки настроения. Огляделась и, увидев Ганконера уже на лошади и с Репкой в поводу, попробовала к нему подъехать, но не вышло: олень — скотина вроде бы дрессированная, но мы друг друга не очень понимаем. Трудностей это почти не создаёт, всё равно всегда за кем-то едем. Меня смущают его тёмные звериные глаза и то, что он меня ни во что не ставит, кажется. С Репкой было проще. Потеряв надежду сдвинуть оленя, не постеснялась и крикнула:

— Ганконер?

Обернулись так, как будто всех и каждого так зовут. Но я и тут не стушевалась и продолжила:

— Как здоровье?

Ну, ответил хотя бы только он, слегка поклонившись, приложив руку к сердцу и выразившись в том смысле, что одно моё присутствие кого хочешь оздоровит. Вроде всё нормально: и лицо бледноватое, но не умирающее, и говорит, как обычно — то есть мрачно, с ехидцей и кучей смыслов и подсмыслов в каждом слове. И я выдохнула: поблазнилось, стало быть, вчера. И, раз уж начала, продолжила драть горло на морозе, обращаясь уже к лошадке, спрашивая, как она, и честя её Репочкой, солнышком и кисонькой. Репка, навострив ушки, заплясала на месте, признавая, что да-да, она солнышко и кисонька, и попыталась подбежать, явно с мыслью, не дадут ли чего хорошего. Ганконер, засмеявшись, удержал её, не подвинувшись ближе ни на шаг. И мне совсем полегчало.

В этот день даже Таллордир отмяк и, против обыкновения, ехал рядом со мной и рассказывал всякое интересное. В частности, рассказал, что если в Лотлориэне вечное лето, то владыка Трандуил питает слабость к смене времён года, и уж если на дворе зима — то и в сердце Эрин Ласгалена будет зима. Но очень живописная. И, кроме того, при дворце владыки имеются оранжереи, в любое время года полные цветов и плодов; что есть пасека в дубовой роще, где в каждом дубе дупло, а в нём — пчёлы, и мёду этих пчёл, собранном с окрестных лугов, нет равного; что коровы, пасущиеся на тех же лугах, дают молоко, пахнущее земляникой, а масло и творог из этого молока, делаемые бесплотными слугами королевского дворца, достойны того, чтобы подаваться к столу богини. Я начала подозревать, что Таллордир верит, что еда — мой основной интерес в жизни, и старательно продаёт мне дворец, как хорошее для жизни место. Говорит, так сказать, с точки зрения моих выгод; и так выкладывается ещё, как будто у меня есть