Тайга - Сергей Максимов

Несколько дней ушло на изготовление стенной газеты. Потом по моему эскизу была сооружена арка над входом в зону. На арке я написал: «Труд в СССР – дело чести, дело славы, дело доблести и геройства (Сталин)». Под аркой из фанеры был сооружен бешено мчащийся поезд – символ нашего строительства. Между делом по просьбе Роскина сделал две акварели для его любовницы и по его же просьбе на огромном картоне нарисовал голую девушку, которую Роскин повесил над своей койкой. Одним словом, с моим приездом закипела «культурно-воспитательная» работа на 9-м лагпункте.

По распоряжению Зотовой и под идейным руководством воспитателя Роскина я написал на длинных лентах кумача двадцать лозунгов такого приблизительно содержания (тексты дал мне Роскин): «Досрочно закончим строительство Ухто-Печорской железнодорожной маги страли!», «Долой лодырей! Клеймим позором их!», «Не гони и не бей лошадь!», «Каждый выкопанный тобою кубометр грунта – шаг к освобождению!», «Работа – твой друг, безделие – враг!», «Раз – лопатой! и – на тачку!» и т. д. и т. п.

Но с лозунгами вышло не совсем ладно. Целые полдня развешивали мы их по баракам. Для нашего барака Роскин выбрал два самых больших по размерам полотна, и мы прикрепили их на стенах. Один над входом, другой – над верхними нарами.

– Вот теперь воспитательная работа поставлена «на ять»! – ликовал Роскин. – Каждая мадам может читать, чего от нее требует партия и правительство… Я старый воспитатель и знаю, что к чему надо.

Он победно осмотрел полотнища и заложил руку с молотком за спину.

– Посмотрим, как теперича пойдет работа. Вот увидишь – сразу улучшится.

Я выразил сомнение.

– Э-э, браток, – протянул Роскин, – ты еще не знаешь, как действует на заключенного человека плакат.

Ночью оба лозунга женщины сорвали и с молниеносной быстротой наделали из них портянок, платочков, поясков. То же самое проделали и обитательницы других бараков, где были развешены лозунги.

Роскин пришел в бешенство.

– Пересажаю всех вас, чертей! – кричал он вечером, стоя посреди барака. – Всех загоню в изолятор.

– Изолятора не хватит на всех-то, – спокойно возразила гитаристка, хлебая из котелка баланду.

– За такое дело вы новый срок можете сцапать! Я вам покажу, как правительственные лозунги срывать. Вы бы еще штанов из них понаделали!

– А я уж себе сшила, – невинно заметила Валентина Дождева.

– Ага! Сшила?! Сымай сию минуту!

Роскин зверем бросился на Валентину, но та ловко ускользнула от его растопыренных рук, перескочила через железную печку и юркнула в дверь. Роскин постоял секунду, тупо глядя на заиндевелую дверь, и, повернувшись лицом к бараку, пообещал:

– Это вам даром не пройдет…

И ушел к себе в кабинку.

– Лозунгами, Роскин, вы людям не поможете, – сказал я ему, когда он немного успокоился.

– А что же делать?

– Сократить рабочий день, улучшить питание и создать хотя бы относительно человеческие условия жизни. Как бы то ни было, а вы имеете дело с живыми людьми и надо это всегда помнить, тем более что вы сами заключенный.

Роскин отмахнулся.

– Э-э, все это разговорчики. Начальство лагеря рассуждает просто: давай работу и боле ничего! А как живут заключенные – они про это мало думают. Все считают, что я дурак и ничего не вижу. Я, брат, все вижу! Все вижу!

Свое пребывание на 9-м лагпункте я закончил через десять дней довольно бесславно. С делегацией, состоящей из нескольких женщин, политических заключенных, я отправился к Зотовой с требованием сводить в баню обитательниц четвертого барака, не мывшихся два месяца и окончательно завшивевших. Зотова заявила нам, что существует на этот счет у нее порядок и четвертый барак пойдет в баню по расписанию. Тогда одна из женщин сунула руку за пазуху, поскребла там и, вытащив горсть вшей, показала их Зотовой. Та брезгливо отодвинулась и крикнула, чтобы мы вышли. Я будто бы нечаянно подтолкнул руку женщины, и вши серебристым дождем посыпались на пол.

– Взять его под конвой и отправить назад в Чинья-Ворык! – истерически крикнула Зотова.

* * *

…Падало в мутной дымке морозное солнце за зубчатую стену леса. Тихо, как свечи в церкви, потрескивали ели и сосны. Скрипел снег под ногами.

Я шел впереди конвоира и бессильная злоба сжимала мне горло. 9-й лагпункт оставался позади, уходя, как в могилу, в сугробы снега.

В штабе 2-го отделения строительства жилось мне неплохо. Работой меня Толдин не перегружал, жил я в довольно сносном и относительно чистом бараке, но страх попасть снова на «Стошестидесятый пикет» не покидал меня. Чтобы окончательно замести следы побега, надо было вообще уехать из 2-го отделения. Отчасти поэтому я и послал заявление в Княж-Погост с просьбой принять меня в театр в качестве актера. Но время шло, а ответа не было, и я совсем было потерял надежду, как вдруг в феврале Толдин вызвал меня к себе и объявил, что на меня пришел наряд из Княж-Погоста. Наряд вначале был послан на Веселый Кут, а оттуда препровожден в Чинья-Ворык.

– Разве ты актер? – поинтересовался Толдин.

– Актер, – солгал я.

– А я думал – только художник… Ну, ладно! Придется тебе ехать. Наряд подписан заместителем начальника Управления лагеря, а с Управлением спорить не приходится. А то бы я тебя не отпустил…

И на другой же день вместе с двумя другими заключенными, ехавшими тоже по специальному вызову в Управление лагеря, но в конструкторское бюро, я выехал в товарном вагоне в Княж-Погост: железная дорога от Чинья-Ворык до Княж-Погоста уже была построена. Нас сопровождали конвоиры.

Административный центр лагеря – Княж-Погост – я не видел почти два года. Я был поражен тем, как он разросся за это время. Возле вокзала выросло огромное паровозное депо, за депо стояли какие-то новые деревянные здания, двух– и трехэтажные, высились новые фабричные трубы… Разросся за колючей проволокой и знаменитый «Комендантский лагпункт», на котором мне предстояло жить.

После выполнения обычных формальностей, связанных с приемом перемещаемого заключенного, мне назвали номер барака и фамилию моего прямого начальника из заключенных – режиссера театра.

Как сейчас помню: был ясный, солнечный день. Войдя в барак, я был поражен чистотой и обилием света в моем новом жилище. Двухэтажные койки покрывали байковые одеяла, из-под которых выглядывали простыни. Стояли скамейки, табуретки, столы. Барак был почти пуст – рабочее время. Высокий широкоплечий старик, дневальный, встретил меня приветливо. Показал мне свободную койку, принес со склада одеяло и простыню и угостил чаем. От него же я получил и первые сведения о житье-бытье на «Комендантском лагпункте». Рабочим, как всегда, жилось плохо, но лучше, чем на других лагпунктах. Наш барак считался аристократическим, здесь жил исключительно инженерно-технический персонал Управления лагеря. Здесь же помещались и актеры театра. Продовольственный паек был отличный.