Тайга - Сергей Максимов

– Все кончено… – говорю я, – электростанцию уже затопило.

Я поворачиваюсь спиной к зрителям и иду со свечой в глубь бара. И вдруг слышу страшный взрыв хохота! – да какого! – словно бомба разорвалась!

– Аха-ха-ха!

– Охо-хо!

– Аха-ха-ха!!!

Это смеялись охранники, смеялись до слез, хватались за животы, шлепали друг друга по плечам, подбрасывали в воздух фуражки…

– Аха-ха-ха!!!

– Охо-хо-хо!!!

– Тише, да тише же, черти! – кричал капитан, стараясь успокоить публику. – Замолчите, я вам говорю!

Дали занавес.

Бледный, растерянный, готовый разрыдаться, я стоял, окруженный толпой актеров, и старался понять случившееся. Меня крутили, поворачивали, осматривали костюм, грим, – все было в порядке. Я видел только злобные, враждебные, полные ненависти лица… Келейников схватил меня за лацканы смокинга, прижал к кулисам и, вздрагивая челюстью, злобно зашептал:

– Что вы там сморозили? Я вас спрашиваю: что вы там сморозили?

– Право, не знаю… я ничего не знаю… – лепетал я, – все по тексту… честное слово, по тексту…

Присев на ящик, Радунская плакала, закрыв лицо руками. Кто-то довольно основательно ткнул меня кулаком под ребра.

– Оставьте, не троньте его… – вдруг раздался голос помощника режиссера Чесса.

Он растолкал актеров, взял меня за плечи и вывел из толпы. Потом повернулся и тихо сообщил:

– Он не виноват… Я только что узнал, в чем дело, от самого Шемены… Оказывается, в Княж-Погосте каждой весной заливает разливом новую электростанцию… И это служит предметом насмешек уже несколько лет. Неудачно построили ее… И сегодня ее уже затопляет вода… Так вот и смеются наши зрители по печальной ассоциации…

И весело добавил:

– Не театры им, видно, надо строить и не электростанции, а воспитательные дома.

Этот дьявольский, нелепый смех был ложкой дегтя в бочке меда – он сильно омрачил наше торжество. Впрочем, третий акт прошел благополучно, и настроение наше вновь поднялось. Долго не смолкали аплодисменты, и раза три-четыре нас всех вызывали. Потом на сцену повалили зрители и начались поздравления…

А я все-таки спрятался за кулисы. На всякий случай.

«Потоп» мы сыграли четыре раза. И всякий раз, как только мне предстояло сообщать печальную весть об электростанции, у меня, что называется, поджилки тряслись. На втором спектакле опять смеялись зрители, но меньше, на третьем – еще меньше, на четвертом лишь кое-где хихикнули: видимо, привыкать стали.

Чередуясь с «Потопом», группа Веры Радунской поставила три одноактных пьесы А. Чехова: «Юбилей», «Предложение» и «Медведь». Однажды всей труппой дали сборный вечер, посвященный творчеству А. С. Пушкина.

Вечерами, в свободное от спектаклей время, играли в шахматы, читали, слушали радиотрансляционные передачи – включали нам, разумеется, только московские станции. Газеты нами зачитывались до дыр. Читали между строк – не пахнет ли войной. Питались хорошо, некоторые даже пополнели.

Однако капитан Шемена, возгоревший в свое время идеей создания театра, также быстро и охладел к театру. Стал придирчив, брюзглив и однажды откровенно заявил Хавронскому:

– Долго вы мне будете подсовывать то классиков, то американцев? Немедленно приступите к постановке пьесы советского автора… А то к чертям разгоню театр!

И мы стали работать над «Платоном Кречетом» украинского драматурга А. Корнейчука.

Однако надо сказать правду: театр доконал не капитан, а мы сами его доконали. И вот как это случилось.

Я уже упоминал о том, что в нашей среде появились романы; к сожалению, не только между заключенными, но между заключенными и вольнонаемными.

Дело в том, что исстари в России к заключенным и ссыльным русский народ относился не как к преступникам, а как к пострадавшим. Еще в 1851 г. А. И. Герцен в письме к Ж. Мишле указывал, что «приговор суда не марает человека в глазах русского народа: ссыльные, каторжные слывут у него несчастными». Ту же мысль и даже примеры этому можно найти и у Ф. Достоевского в «Мертвом доме». И в наше время политические заключенные в Сов. Союзе в глазах народа лишь несчастные, но ни в коем случае не преступники. И если преступниками считали нас чины НКВД, то вольнонаемные служащие лагеря (инженеры, техники, врачи и т. д.), за редкими исключениями, относились к нам хорошо.

Наше же положение рабов-актеров было несколько романтично. Весь город знал нас по именам. О нашей игре спорили, писали в местной газете, не упоминая, конечно, о том, что мы заключенные. Были среди нас подлинно талантливые люди, например К. Келейников, В. Радунская, М. Фрог. На сцене эти люди были хозяевами душ и чувств зрителей. А после спектакля грубый конвой с винтовками в руках гонит по улице пеструю толпу арестантов, и те же зрители с трудом узнают в этой толпе своих недавних кумиров на сцене. И тогда в сердцах рождалась жалость, а иногда – и любовь.

25 мая шла четвертая и последняя постановка «Потопа». Мы, молодежь, решили этот день отпраздновать за кулисами театра вместе с нашими подругами из вольнонаемных. Перед последним актом «Потопа» в просторной мастерской художника-декоратора Егорова был накрыт стол. В нашем распоряжении после спектакля было около часа – время, дававшееся нам на то, чтобы снять костюмы и разгримироваться. Еще в антракте нам передали из зрительного зала все необходимое для такого торжественного случая: цветы, закуски, водку. Сразу же после спектакля, наспех стерев грим, мы устремились в заветную комнату. Нас было четверо: актеры Келейников и Иванов, художник Егоров и я. Вскоре пришли и четыре девушки из вольнонаемных. Радостные, веселые, мы плотно притворили дверь, поставили к ней стул, – ни одна дверь в театре не имела замков по распоряжению администрации, – и быстро уселись за стол. Тут выяснилось, что не хватает рюмок. Я поспешно прошел в смежную полутемную комнату, где хранился театральный реквизит. Вслед за мной пошла одна девушка, Тоня Семенова, дочь вольнонаемного инженера-путейца.

– Давай вместе выберем самые красивые… – предложила она. – Где включается свет?

Я стал шарить рукой по стене, ища переключатель. В эту минуту в мастерской Егорова что-то загремело и послышалось какое-то движение. Я взглянул через открытую дверь и замер от удивления и испуга: нашу компанию за столом окружила толпа охранников с наганами в руках.

– Заключенные! Руки вверх! – громко предложил один из них.

Келейников, Иванов и Егоров медленно подняли руки. Это все, что мы видели из нашей засады с Тоней Семеновой. Девушка не растерялась, схватила меня за руку и вытащила вслед за собой из реквизитной в темный коридор позади кулис. И это нас спасло.

Было ясно, что кто-то донес охране о всей нашей затее. Дело приняло неприятный и шумный оборот. Взбешенный капитан Шемена специальным приказом по лагерю немедленно упразднил театр, а Келейникова, Иванова и Егорова посадил на три месяца в штрафной изолятор. Девушек же, застигнутых в мастерской Егорова, исключили из комсомола, и они вынуждены были уехать из Коми АССР. Ни Тоня Семенова, ни я не пострадали – нас товарищи не выдали.