Верни моего сына - Тата Златова

Спрятала телефон в сумку и уставилась в окно невидящим взглядом. Вдруг вспомнились слова сестры: «Аня корчилась от боли и глотала таблетки, которые выписывал врач. Аня ненавидела свое отражение и молила о смерти…» Нет, не могла представить Лию больной и некрасивой. Жестокой, горделивой, веселой — запросто, но больной — никогда… Надо признать, у нее потрясающая сила духа. Так умело скрывать свой диагноз, выглядеть цветущей и красивой сможет не каждая. А она смогла. Смогла победить болезнь тела, может, получится вылечить еще и душу… Будь у нее возможность выносить ребенка, наверное, все сложилось бы иначе…

— Тебе звонила Амелия? — вопрос Матвея прервал ее размышления.

— Да.

— Что хотела?

— Она раскаялась и готова признать свою вину перед судом.

Матвей так удивился, что резко крутанул руль и чуть не выехал на встречную.

— Эй, ты чего! — не на шутку перепугалась Лера. — Осторожней!

— Прости. Никогда в жизни я еще так не удивлялся. Амелия? Раскаялась и готова во всем признаться?

— Да.

— И ты поверила? Понятно же, что это очередная уловка! Лера, не будь наивной. Она украла твоего ребенка, присвоила твою личность, а теперь вдруг ни с того ни с сего решила отступить?

— Получается, так и есть. Матвей, она действительно инвалид. Тогда, когда она просила у тебя деньги, они и вправду были ей нужны. Ей удалили важный женский орган, она никогда не сможет иметь детей, а в усыновлении ей отказали, потому что… у нее рак.

Матвей молчал, только сильнее стиснул руль. Лера видела, как он побледнел.

— Она полюбила моего мужа, еще не зная, что он женат и именно на мне. Для нее это был удар. Она как раз смогла перебороть болезнь, решила все начать с чистого листа, а тут такое. Провернуть эту аферу ее уговорил Илья. Она согласилась, но ее все равно мучила совесть, особенно, когда поняла, что я добровольно не откажусь от своих прав, хотя муженек утверждал, что я это сделаю.

— Она сама тебе все рассказала? — глухо спросил Матвей.

Лера проснулась от робкого стука в дверь. Спросонья не сразу поняла, что за звук, думала, дворники шумят за окном. Только когда постучали во второй раз, села в кровати и сказала:

— Открыто.

Дверь распахнулась, мать застыла на пороге, не решаясь приблизиться. Лера внимательно посмотрела на нее: домашнее платье, темные волосы затянуты в узел на затылке, худые руки теребят платок. Вид такой, словно что-то важное хочет сказать. Наверное, речь пойдет о Лии.

— Не спишь?

— Уже нет.

Поднялась с постели, накинула халат и раздвинула шторы, впуская в комнату утреннюю свежесть и городской гомон. Солнечный свет коснулся лица, заставил сощуриться. День только начинается, а уже пропитан надеждой. И сколько таких замечательных дней будет впереди — когда рядом с ее кроватью в своей колыбельке будет сопеть малыш…

— Что ты решила насчет Лии? — спросила мать, вернув ее с небес на землю. Лера обернулась и заметила, как она вцепилась в ручку двери, словно ноги ее не держали. Ну вот, не ошиблась. Все-таки пришла уточнить насчет Амелии. На миг в памяти воскресла та сцена: как кусает ткань шарфа, слушая исповедь сестры, как накручивает его на ладонь и заходит в комнату… И глаза Лии, серые-серые, которые обычно напоминали грозовые тучи, но в тот день тучи словно рассеялись и Лера увидела клочок ясного неба…

Завертела головой, отгоняя воспоминания.

— А что я должна решить?

— Может, не стоит афишировать ее прошлое в суде? Ты понимаешь, что ее могут посадить за подлог документов?! Да, деньги она заработала нечестным трудом, но пошла она на это от безысходности, но никак не из-за жадности.

— …что совершенно ее не оправдывает, — вставила Лера. Настроение резко испортилось. Рано радуется. Илья уверен, что Ева проиграет, поддавшись эмоциям. Так горячо расхваливал своего адвоката, что любой пиарщик позавидует. Еще неизвестно, в какую сторону повернется дело. Вполне может быть, что как раз таки Денис Вознесенский переложит всю вину на плечи Лии. Даже если Лера сейчас уступит и не станет освещать ее прошлое в суде, защита Ильи может запросто «утопить» сестру вместо нее.

Но поделиться с матерью своими мыслями все же не рискнула, чтобы не расстраивать раньше времени.

— Пойми, она раскаялась и готова вернуть Лешку. Дай ей шанс начать новую жизнь. Ту, которую она так хотела. Без подлости и зла. Тихую и спокойную…

— А ты уверена, что она потом не захочет провернуть новую аферу?

— Уверена. И вообще считаю, что человек, который раскаялся и готов признать свою вину, который смог отказаться от огромных денег, все-таки заслуживает шанс на исправление. Тебе так не кажется?

Лера пожала плечами.

— Я не знаю, что тебе на это ответить. Такое сложно забыть и тем более простить. И не забывай, пока все остается по-прежнему: сын у Ильи, Лия там, а я вообще непонятно кто. То ли мать ему, то ли тетка, то ли посторонняя женщина.

— Почему? Лия вернула паспорт, значит, тебе больше не нужно доказывать, что ты — это ты. Думаю, и со сбором вещей она тянуть не станет. Совсем скоро все вернется на круги своя: она переедет сюда, а ты — туда.

— К Илье? Ты издеваешься? — по коже мороз прошел от одной только мысли. — Я похожа на сумасшедшую? После всего того, что он сделал…

— Но она уйдет рано или поздно, Лера. Она не отступит от своих слов.

— Вот когда уйдет, тогда я и подумаю над всеми теми вопросами, которые ты мне задала, — упрямо возразила и отвернулась к окну. Ну не может она простить Лию. Не может. Слишком свежая и глубокая рана, все еще болит и кровоточит. А сможет ли вообще когда-нибудь простить? Наверное, нет. Когда читаешь Новый Завет — вроде бы все понятно: люби ближнего своего, умей прощать. Такие простые истины на первый взгляд. Закрываешь книгу, возвращаешься в свой привычный мир и понимаешь: нет, трудно это. Трудно любить и прощать. Вдруг простишь, а человек снова сделает подлость? Да и как любить-то, если один раздражает, другой хамит, а третий и сам терпеть тебя не может? Каждый день — как поле битвы: борешься с эмоциями, перекраиваешь себя, учишься любить, учишься прощать, а к вечеру опять всех ненавидишь. Оказывается, это очень трудно — сердце свое открыть.

Лера прислушалась к себе: внутри кипела злость. На Илью, на Амелию, на всех, кто предал и растоптал. Сколько раз она в отчаянии желала им зла и бумеранга, сколько раз представляла, как они корчатся от боли, а она смотрит на них и злорадствует, мол, так вам и надо, получили по заслугам. Изо дня в день, независимо от перемен к лучшему, она жила этой злостью, пропитывалась ею, ныряла все глубже, словно в болото. Все сильнее и сильнее погружалась в мутную воду, захлебывалась илом и грязью, стремительно шла ко дну… Как и Амелия. А может, стоит наконец оттолкнуться от дна и вынырнуть? Что, если злость — это тяжелый камень, который лишь тянет вниз?