Боевой амулет - Сергей Зверев

Били его мастерски, но осторожно. Хотя тогда при желании чечены могли за секунду переломать ему ребра, отбить внутренности или раскрошить на мелкие куски черепную коробку. Парни, обитавшие в долине Волчья пасть, подобрались здоровые, если не принимать в расчет ползавшего враскорячку юродивого.

Очнулся Плескачев, когда его подхватили под мышки и поволокли по направлению к сараю. Но не к тому огромному, чей силуэт угадывался в конце долины, а к тому, который примостился возле вагончиков. Двери дощатого сооружения уже были раскрыты, а у входа пленника ждал Фейсал.

– Очухался? – с ложным участием спросил он.

Плескачев разомкнул разбитые в кровь губы:

– Пошел ты…

Ругательство главарь пропустил мимо ушей. Он нагнулся, схватил пленника за подбородок и, приподняв голову Плескачева, отчетливо процедил:

– Считай, что тебя немного погладили против шерсти. По-настоящему, свинья, тебя никто не бил. Скоро ты начнешь работать. Выполнять, что тебе прикажут. А если станешь упрямиться, снимем с живого кожу. Будешь отлынивать от работы, посадим на кол. Попробуешь бежать, загоним в задницу гранату и чеку выдернем. Понял, сука…

Больше всего Жоре хотелось вывернуть голову и впиться зубами в цепкие пальцы главаря. Впиться так, чтобы захрустели кости. Но сделать этого он не мог.

– Сукой мать свою называй, которая такого ублюдка родила, – просипел Плескачев.

Неожиданно Фейсал захохотал:

– А она и была сукой. Родила меня, а когда отец умер, с русским в город сбежала. Оставила родственникам и смылась. Стала подстилкой для русских. – Внезапно помрачнев, чечен ударил пленника по щеке. – Ненавижу вас, собак.

Плескачева затащили в сарай. Отодвинув металлический лист, один из боевиков открыл лаз, ведший под землю. Второй тут же поставил лестницу и приказал:

– Спускайся.

Нащупав первую перекладину, Жора поставил ногу. Лестница шаталась, как палуба утлого суденышка в шторм. Где-то внизу лязгнула цепь. Кто-то придержал лестницу, отчего спускаться стало легче.

Когда Жора ощутил под ногами твердую землю, раздался приветственный возглас:

– Нашего полку прибыло. Здорово, земеля!

Дав глазам привыкнуть к темноте, Плескачев осмотрел новое жилище. Возле лестницы он увидел улыбающегося парня. Его широкое лицо, обрамленное русой бородкой, от недостатка света приобрело землистый оттенок. Испачканная одежда, больше похожая на рубище нищего, говорила, что в плену он находится долго.

Спустившиеся следом чеченцы подсвечивали себе путь фонариком. Желтый круг, похожий на солнечного зайчика, не мог разогнать мрак.

Боевик с фонариком приказал:

– Раздевайся!

Жора пожал плечами:

– Зачем?

Ударив пленника ногой, боевик рявкнул:

– Раздевайся, пес!

Сбросив одежду, Плескачев получил взамен обноски, состоявшие из камуфлированных, порванных брюк, каких-то растоптанных туфлей и ватника, из которого торчали серые от грязи куски ваты. Пока он переодевался, второй чечен надел на его лодыжки кандалы.

Русобородый обитатель ямы все это время молчал, недобро поглядывая на чеченов. Когда боевики ушли, он, подобрав цепь, подошел к десантнику:

– Ну что, брат, с прибытием. Крепко мы с тобой влетели. Как звать-то?

– Плескачев… Георгий…

– Жора, значит, – переходя на товарищеский тон, произнес бородач. – А я Леха… Алексей Петренко. Отслужил связюком,[10]– он назвал номер и расположение части. – Домой собирался. И вот, б…, куда приехал.

Запах давно не мытого тела и спертого воздуха мешал дышать. Жора поморщился. Раздувая ноздри, он попытался втянуть воздух, но в результате закашлялся и смачно выругался:

– Бля, клоака.

Его товарищ по несчастью переместился на лежанку. Опустившись на подгнившие доски, едва прикрытые соломой, он сказал:

– Параша первосортная. Но жить можно. Ты как сюда залетел?

Плескачев, последовавший его примеру, тоже прилег.

– В Моздоке харя ментовская меня замылила. Ввалили кастетом по виску и в «точило» затолкали. Потом перегрузили в другую машину и сюда доставили.

Короткий рассказ вызвал у Лехи неподдельный интерес. Он приподнялся, оперся на локоть и переспросил:

– Мент такой жирный?

– Да.

– Похожий на кота, обожравшегося сметаной? А с ним худой и еще один сучонок?

Плескачев кивнул:

– Они.

Леха бессильно откинулся назад, опуская голову на собранную горкой солому:

– Значит, нас одна и та же команда выщемила. Меня возле вокзала взяли. Сказали, что документы надо проверить. Завели в какую-то подворотню и по башке шандарахнули. Взяли как последнего лоха. Работорговцы долбаные. Добраться бы до этого борова и выпустить кишки из его брюха.

Далее он рассказал, что здесь всеми делами заправляет Фейсал. А припадочный при нем вроде советника. Фейсал припадочного не любит, но старается в пререкания не вступать.

– Шизика зовут Рашид, – продолжал делиться Алексей. – Он не чеченец. Похоже, что узбек или таджик. Но здесь воюет не первый год. В отряде Рашид вроде муллы. Следит, чтобы все молились. Ко мне с ваххабитской херней приставал. Книги приносил. Грузил по полной программе про какой-то всемирный халифат, про войну с крестоносцами. Контуженый, бля, этот Рашид.

А Плескачев лежал и думал, что должен остаться жить, чтобы бежать и за все отплатить врагам. Он должен жить, чтобы увидеть Юлю и не дать матери умереть от горя. Потому что он у нее единственная надежда и опора.

– Как ты думаешь, за нас выкуп хотят получить? – стараясь рассмотреть в темноте лицо собеседника, спросил Жора.

Притихший Леха, уже научившийся в плену экономить силы, прояснил ситуацию:

– Если бы… Фейсалу бабки не нужны. Он подлянку покруче заворачивает. Барак в конце долины видел?

Плескачев подтвердил:

– Видел.

– А знаешь, что под ним находится?

– Откуда?

Бывший связист угрюмо продолжал:

– Вход в заброшенное хранилище для газа. Барак так, для маскировки поставили. Вход этот бетоном залит. Бетон этот давно положили. Сделали вроде пломбы на больном зубе. Только пломба эта метра четыре в глубину. Этот бетон нам придется раздолбать. Чечены компрессор приволокли. Прячут в бараке.

С трудом связывая воедино услышанное, Жора непонимающе хмыкнул:

– И что дальше?

Вдруг Леха сорвался с лежанки. Бряцая цепями, он приблизился к десантнику, заглянул ему в лицо и с непонятной яростью выдохнул: