Грань - Фло Ренцен

— Готовить?.. Да ты че… — веселится Рик. — Не, ниче. Я гриль взял.

Но я-то знаю, как он порой ездит, и не сдаюсь:

— Если долго будешь дергать меня по городу, меня стошнит.

— Так, потерпи там с тошниловкой, — смеется он. — Ща приедем и быстренько че-нить заколбасим… че там у тебя… Пивка взяла?..

— Еще и пиво тебе таскать?.. — возмущаюсь я. — Взяла, конечно!

Посмеиваясь, Рик притормаживает на светофоре, чтобы перевалиться с водительского и жарко поцеловать меня взасос.

Так, чувствую, меня что-то ждет.

* * *

«Мне хорошо» превращается в стремительно-летящее ощущение праздника, совсем как на майских каруселях, которых нет и не будет и в этом году. А ведь я никогда и ни с кем такого не испытывала — только с ним, думаю, пока он везет нас… на Госларскую набережную. Да, ведь это близко от Панкова. Может, повстречаемся там с отцом и его семьей. Смешно. И неважно.

Как обычно с ним, даю закружить себя в порывистом вихре ощущений, благоухающем, как буйная природа на канале. И ни о чем не спрашиваю. Ведь и раньше не спрашивала.

На травке за голубоватой пеленой отовсюду дымят, пьют и шумят грилюющие и чувствуешь себя вообще-то, как на Майорке. Только, понятно, не купается никто — рано, холодно. Гуляние охраняет старая газовая станция на «том» берегу, благосклонно присматривает за гуляющими.

После обеда-гриля на траве «разрешаю» ему только одно пиво — второе, которое. Мол, «менты тормознут или машину расколотишь — твои проблемы, но мне моя жизнь дорога просто».

И мы идем прогуляться по каналу. Он обнимает меня за талию и попивает «киндль». Эпатажно пьем из одной бутылки — он то и дело «поит» меня, потом целуемся. Хоть тут и народу больше, чем людей и далеко не везде соблюдают «дистанцию», нам вдогонку несется:

— Э-э, маски где ваши… Корона ж… — а мы оборачиваемся и только нагло хохочем в ответ. И тогда «наехавшие», кажется, тоже хохочут.

Чувствую легкое, легчайшее опьянение не столько пивом, сколько им и сегодняшним днем и говорю ему после очередного страстного, «языкастого» поцелуя:

— Круто здесь. Спасибо, что вытащил.

— Захотел и вытащил, — говорит он с озорной улыбкой. — Вон, еще праздники будут — захочу и вытащу опять.

В ответ на его подкол измываюсь:

— Надеюсь, я там ни у кого этот день не украла.

— В смысле?..

— Ну, в смысле.

Если они и поругались, то говорить об этом он явно не хочет. Но ведь не просто так он подарил этот день мне. Ну не верю я, чтоб просто так. Ну не захотелось же ему просто пошляться сегодня в обнимочку по набережной, посасывая пиво, а она, типа, оказалась против таких мероприятий.

И хоть сейчас и правда «зашибись» все, но ведь и я — это я и чтоб совсем не подколоть — я ж так не умею…

— Или, может, это аванс за что-то?.. — не унимаюсь. — А то я уже и забыла-то, когда это было в последний раз, чтоб не краденое.

— Зараза, — смеется он. — Ты зараза, Катька. М-м-м, за-ра-за… — и лезет ко мне — чмокаться и даже кусаться.

«Значит, я тебе под стать» — «думаю» ему своими озорными голубыми глазами, высунув кончик языка. «И значит, на самом деле мы подходим друг другу».

Думаю эту мысль впервые и почти пугаюсь ее, как если бы умела по-настоящему пугаться.

— А значит, я должен хорошенько наказать тебя, такую заразу, — продолжает он между тем несколько изменившимся тоном, более страстным, проникновенным и многообещающим. И целует меня преувеличенно крепко, крепко тиская попу.

А ко мне в развеселившиеся мозги просится мысль о том, что не люблю и не привыкла я красть и что должна взять себя в руки, приструнить себя и приструнить его. Чтоб он не считал меня заразой и маленькой такой воровкой, такой сладкой сучкой, которую кайфово наказывать и которую можно не жалеть и не уважать совсем.

Мы возвращаемся к своим вещам аккурат, когда откуда-то издалека раздается сирена и через пару секунд на Госларскую набережную «наезжает» полиция. Кажется, у кого-то с кем-то произошла пьяная стычка с мордобоем, а может, кому-то показалось, что здесь самым что ни на есть микробным образом разбушевалась «корона-пати».

— Валим скорее, я бухал… — смеется Рик, и мы драпаем в спешном порядке, не дожидаясь поголовной проверки документов, масок или прививочного статуса.

Впопыхах собравшись, со смехом заваливаемся в машину.

— Так че, ты — норм? — подкалываю его я, а на самом деле наихалатнейшим образом не забочусь о том, не слишком ли он пьяный, чтобы водить машину.

— Ну, на крайняк на пару кони двинем, детка… — грубовато смеется он и перед тем, как газануть, снова жарко и сладко целует и на сей раз еще и пробирается ладонью ко мне в трусики. Я пьяно и возбужденно смеюсь.

Я-то знаю, что он думает, что полностью контролирует себя, хоть и пил. И все-таки, когда он так грубо шутит насчет пьяной аварии с двойным смертельным исходом, меня морозом по коже пробирает мысль:

«Он не жалеет меня».

От этой мысли мне становится холодно и жарко, хорошо и плохо, горько и сладко одновременно. Мне кажется, я начинаю чувствовать на себе запах «его» духов, которыми забыла побрызгаться сегодня. Они сложные и довольно пряные, как и он сам, как наши с ним отношения, те, прошлые и эти, настоящие.

Он не жалеет меня.

Он не жалеет меня, не разделяет моих мытарств и душевных смятений. Да я, только что сказав про краденое, пожалуй, и сама в первый раз показываю, что хоть с чем-то несогласна. Хотя это еще как посмотреть — кто у кого крадет.

Я не воровка, мне чужого не надо, твержу себе, когда мы едем в их машине, и от моих мыслей, от его прикосновений и от него самого у меня кружится голова. Я не стану звонить ему, не стану требовать, чтоб приехал — пауков у меня из квартиры убирать или еще там чего-то. Мне «мое» нужно. Чтоб… мой был… мой… ой. Ну, или тогда совсем никакой. Ой…

Пусть наш с ним праздник — подарок мне за то, что оказалась… да блин, свободна для него, что согласилась провести с ним этот день, как ему захочется. Пусть… да мало ли, только кого-то замещаю — ведь сам он так не думает. Ведь разве можно с ней так поржать и так ее потискать. А мне не жалко — кайфово, наоборот.

Я не спросила о