Беги, хватай, целуй - Эми Сон

Вдруг он перестает меня целовать и спрашивает:

– Может, нам сходить куда-нибудь?

Я решаю изобразить неприступность.

– Не знаю, – говорю я. – Вообще-то уже поздно. Мне, наверное, пора садиться в электричку и ехать домой.

– Ладно, – отвечает Даррен. – Приятно было познакомиться.

«Черт, – думаю я. – Психологические трюки действия от противного никогда не срабатывают».

– Постой, постой, – быстро говорю я. – Я передумала. Давай, правда, куда-нибудь сходим.

Он сообщает, что живет на Пит-стрит, и я замечаю, что это мне удобно. Мы отправляемся в сторону его дома, останавливаясь на каждом углу, чтобы пообниматься. Не знаю, в чем тут дело: в радости ли от лицезрения победы «Янки» или в не по-осеннему теплом воздухе, но я пребываю в невероятно романтическом настроении. Каждый раз, останавливаясь на перекрестке, мы поворачиваемся друг к другу и целуемся. Минут через десять мы подходим к стене с намалеванными на ней словами «Маца[71]Стрейта».

– Ух, ты, фабрика мацы! – говорю я, останавливаясь, чтобы поглазеть на стену. – Ты еврей?

– Наполовину.

«Отлично», – думаю я, а в слух говорю: – Я тоже. Можно поцеловать тебя около фабричной стены? Это меня здорово подзаведет.

– Конечно.

Я подталкиваю Даррена к стене и прижимаюсь к нему всем телом. Я – еврейская Линда Фьорентино из «Последнего совращения», замешивающая хлеб его страданий. Мое Красное море расступается перед его вздымающимся жезлом, и я начинаю надеяться, что сегодняшняя ночь запомнится мне надолго.

Даррен живет в удивительно чистой квартире с двумя спальнями. Когда я хвалю его за аккуратность, он отвечает, что его соседка-консьержка за плату пускает сюда постояльцев каждые два дня и что он всегда после себя прибирает. Мы идем в его комнату и ныряем в кровать. Я просовываю руку ему в штаны и вытаскиваю пенис. Он большой, бледный и загнут вправо. Я поглаживаю его, а парень целует мои груди. Через некоторое время он спрашивает, надо ли достать презерватив. Я говорю, что не хочу заниматься сексом, и он выглядит несколько разочарованным. От этого я чувствую себя виноватой, поэтому говорю:

– Можешь кончить мне на грудь.

Даррен улыбается, идет к застекленному шкафчику и возвращается с бутылкой, в которой плещется какая-то дрянь.

– Что это? – спрашиваю я. – Припасенная тобой сперма?

Он хохочет, как над невероятно смешной шуткой и говорит:

– Нет. Всего лишь косметика фирмы «Клиник».

Любовь молодого парня к косметике меня несколько настораживает, и я начинаю задумываться о его сексуальной ориентации. Но потом напоминаю себе, что на дворе у нас девяностые годы.

Даррен устраивается надо мной, и мы вместе натираем лосьоном его пенис. При этом я сжимаю его между грудей как можно сильнее – а это нелегко, поскольку мои руки скользкие от лосьона. Некоторое время он раскачивается взад-вперед и потом кончает мне на шею. Мы лежим рядом, глядя друг на друга. Я улыбаюсь улыбкой кинозвезды, глажу его пышные волосы и говорю:

– Забавно будет, если мы вдруг когда-нибудь поженимся, а потом зайдем однажды в этот винный погребок, и все мужики вспомнят тот вечер, когда мы там встретились.

Даррен щурит глаза, перекатывается на спину и смотрит в потолок. А если вдруг парень отворачивается от тебя и начинает пялиться в потолок, то ясно – что-то не так.

– Только не думай, – говорю я, – я вовсе не имела в виду… я не хотела сказать, что ты действительно женишься на мне. Просто возникла бездумная сиюминутная фантазия, которой мне захотелось с тобой поделиться. Полагаю, девушке не следует делиться с партнером такими фантазиями, потому что это может отпугнуть парня, да?

– В общем, да. – Даррен все так же смотрит в потолок, потом поворачивается ко мне спиной и засыпает.

Я сначала не могу заснуть, обеспокоенная тем, что сказала глупость. Но потом говорю себе, что придаю этому слишком много значения. Я заставила его смеяться. Он останавливался на углах, чтобы поцеловать меня. Мы подтрунивали друг над другом. Когда так здорово проводишь с кем-то время, не стоит беспокоиться о том, что случайно сказала глупость.

Утром я нежно целую Даррена, и он целует меня в ответ. Я ищу признаки того, что он хочет, чтобы девушка ушла, но не нахожу таковых. Мы обмениваемся телефонами и одеваемся. Даррен надевает вельветовые штаны в широкий рубчик. Я поглаживаю вельвет и говорю, до чего же сексуально смотрятся вельветовые брюки в широкий рубчик на привлекательном мужчине. Он продевает в брюки ремень, и я замечаю через ткань очертания его штучки. Я похлопываю по ней, и она твердеет. Мы снова начинаем страстно обниматься, но пора уходить, и мы выходим на улицу.

До самого метро мы идем со сплетенными руками, и он целует меня на прощанье. Чтобы Даррен не подумал, что я привязчивая, я не прошу его позвонить. Вместо этого я небрежно бросаю:

– Пока! – и начинаю спускаться по лестнице.

В тот день я оставляю на его автоответчике сообщение о том, что буду смотреть вечером в погребке пятую игру – на тот случай, если он захочет прийти. «Янки» снова выигрывают, но победа сегодня не доставляет радости, потому что он не пришел. Я звоню Даррену на следующий день и оставляю другое сообщение – о том, что собираюсь смотреть шестую игру в субботу вечером. Но он мне не звонит. Я все-таки прихожу в погребок, и «Янки» выигрывают чемпионат. Весь город скачет от радости. Гудят машины, и люди выпивают прямо на улице. Я стою рядом с погребком у таксофона, бросая в него одну и ту же двадцатипятицентовую монету и благодарю Бога за эконом-тариф.

Все воскресенье я думаю о своем кавалере, пытаясь уяснить себе, каким образом одна-единственная реплика могла отправить его в полет, словно бейсбольный мяч, брошенный за линию поля. Каждый раз, проходя мимо таксофона, я набираю его номер и вешаю трубку, когда срабатывает автоответчик. Я убеждаю себя, что вешать трубку при сигнале автоответчика не так стыдно, как оставлять сообщение, потому что Даррен не может знать наверняка, что звоню именно я. Но потом до меня доходит, что он все-таки поймет, что это я: кто еще, кроме оскорбленной женщины, станет звонить и вешать трубку много раз подряд?

Я решаюсь наконец прекратить звонки, но никак не могу выкинуть Даррена из головы. В воскресенье вечером я смотрю по телевизору бой боксеров, смакуя их безжалостные удары и кровь. И мне приходит в голову, что бокс – гораздо лучшая метафора для секса, нежели бейсбол.

В тот вечер, когда вышла моя колонка, я решила позвонить Саре. Надо было поговорить с ней об Аароне (так на самом деле звали моего партнера); имелась и другая причина. Мне хотелось снова стать ее подругой. Глупо было избегать Сару, если мне ее так не хватало.