Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти - Ирвин Д. Ялом

Я слышу, как мать выкрикивает мое имя. Я быстро бегу по тропинке к дому, открываю парадную дверь и вижу, что на ступеньках, один за другим, сидят все члены нашей большой семьи (все ныне покойные — моя мама, последний лист, пережила всех своих родственников). Все они смотрят на меня. А я, вглядываясь в любимые лица, замечаю тетю Мини: она сидит в самом центре и вибрирует всем телом, словно шмель, так быстро, что ее черты расплываются.

Тетя Мини умерла за несколько месяцев до мамы. Ее смерть привела меня в содрогание: после обширного инсульта ее парализовало. Оставаясь в сознании, она была не властна над своим телом, и только веки повиновались ей (так называемая «псевдокома»). Она умерла через два месяца, не выходя из этого состояния.

Но в этом сне она находилась в самом центре и судорожно двигалась. Думаю, этот сон был знаком неповиновения, своеобразной дуэлью со смертью: там, на лестнице, Мини снова могла двигаться, и так быстро, что движение было едва заметно глазу. На самом деле весь сон был попыткой «отменить» смерть. Моя мать не была мертва: живая, она звала меня, как делала это всегда. А затем я увидел всю семью, они улыбались мне со своих ступенек, словно хотели сказать: мы все еще живы.

Думаю, что в этом сне содержалось и еще одно послание — «помни меня». Мать повторяла мое имя, чтобы сказать мне — «помни меня, помни всех нас, не дай нам исчезнуть». И я помню.

Фраза «помни меня» вообще кажется мне очень трогательной. В моем романе «Когда Ницше плакал» есть сцена, где Ницше бредет по кладбищу, вглядываясь в ветхие надгробия, и сочиняет стихи, которые заканчиваются так:

Вот камни, камни, камни.

Никто их не увидит,

Никто их не услышит,

Но тихо плачет каждый:

Помни, помни, помни.

Я написал эти строки от имени Ницше в один миг, и меня приятно удивило, что у меня будет возможность опубликовать первое в моей жизни стихотворение. Год спустя я сделал одно странное открытие. Факультет психиатрии в Стэндфордском университете переезжал в другое здание, и, когда мы собирали вещи, мой секретарь обнаружил за картотекой большой пухлый конверт из манильской бумаги, пожелтевший от времени. Конверт был запечатан и, судя по всему, попал туда давным-давно. В нем оказалось множество забытых стихов, написанных мной в отрочестве и ранней юности. Среди них я обнаружил те самые стихи, которые недавно написал для романа — слово в слово. Оказывается, на самом деле я написал их десятки лет назад, после смерти отца моей невесты. Это был плагиату самого себя!

Когда я писал эту главу и думал о маме, меня посетил еще один сон, на этот раз тревожный.

Ко мне в гости пришел друг, я показываю ему сад, затем веду в свой кабинет. Тут я замечаю, что нет моего компьютера — возможно, его украли. Кроме того, мой большой стол, на котором обычно навалена куча вещей, совершенно чист.

Сон был кошмарным, я проснулся в ужасе. Я повторял себе: «Спокойно, спокойно. Чего ты боишься?». Даже во сне я знал, что мой страх не имел смысла. В конце концов пропал всего лишь компьютер, а я всегда храню в безопасном месте резервные копии всех файлов.

На следующее утро я как раз думал над причиной этого страха, когда позвонила сестра. Я отправлял ей черновик первой части этих мемуаров. Она была потрясена тем, что я помню, и рассказала о своих воспоминаниях — там было и то, что я забыл.

Как-то раз мама была в больнице после операции на бедре, а мы с сестрой у нее в квартире улаживали для нее кое-какие бумажные дела. Вдруг позвонили из больницы и попросили срочно приехать. Мы бросились туда, но когда вошли в палату, увидели только пустой матрас: мама умерла, и тело ее убрали; доказательство ее бытия исчезло.

Слушая сестру, я до конца понял значение сна. Я отыскал источник страха — не пропавший компьютер, но пустой и чистый стол, — совсем как та больничная кровать. Этот сон означал мою будущую смерть.

Впервые смерть приблизилась ко мне, когда мне было около 14 лет. Я возвращался с шахматного турнира, который проходил в Вашингтоне, в старом отеле «Гордон» на Семнадцатой улице. Я стоял на краю тротуара и ждал автобус. Просматривая запись ходов, я нечаянно выронил листочек, он вылетел на проезжую часть, и я машинально наклонился поднять его. Тут случайный прохожий резко толкнул меня назад, и в миллиметре от моей головы на огромной скорости пронеслось такси. Меня глубоко потряс этот случай, и я еще тысячи раз прокручивал его у себя в голове. Даже сейчас при мысли об этом у меня начинается сердцебиение.

Несколько лет назад я почувствовал сильную боль в бедре и пошел к хирургу-ортопеду. Он велел сделать рентген. Когда мы вместе рассматривали его, доктор повел себя довольно глупо и бестактно. Указав на небольшое пятнышко, он подчеркнуто деловым тоном (как врач врачу) заметил, что это может быть метастаз — иными словами, вынес мне смертный приговор. Он направил меня на магнитно-резонансную томографию, однако была пятница, и пришлось ждать до понедельника. За три этих мучительных дня осознание смерти заняло центральное место в моих мыслях. Я всячески пытался утешиться, и больше всего мне помогла, как это ни странно, моя собственная книга. К тому моменту я как раз закончил писать роман «Шопенгауэр как лекарство».

Главный герой, Джулиус, пожилой психотерапевт, узнает о том, что у него злокачественная меланома. На протяжении многих страниц я описывал, как он пытается примириться с надвигающейся смертью и наполнить смыслом оставшееся ему время. Никакие идеи не могли ему помочь, пока Джулиус не открыл «Так говорил Заратустра» Ницше. Он задумался над мыслительным экспериментом Вечного Возвращения.

Джулиус принимает вызов Ницше. Хотелось ли ему вновь и вновь проживать свою жизнь именно так, как он ее прожил? Джулиус понимает: да, он жил правильной…

…через несколько минут его «осенило»: он понял, что будет делать, как проживет свой последний год. Он будет жить его точно так же, как прожил свой прошлый год — и позапрошлый год, и позапозапрошлый. Он любил свою работу, любил общаться с людьми, пробуждать в их жизни что-то новое… возможно, ему требовались аплодисменты, признание, благодарность тех, кому он помог. Хорошо, пусть так, пусть не совсем бескорыстно, но он был благодарен своей работе. Благослови ее Бог!

Чтение собственных строк принесло утешение, которого я искал. Доводите жизнь до конца. Реализуйте своп потенциал. Теперь я лучше понял совет Ницше. Мой герой Джулиус указал мне путь: необыкновенное и сильное мгновение, когда жизнь «подражает» литературе.

Я считаю себя сверхуспешным человеком — уже несколько десятков лет я являюсь профессором психиатрии Стэнфорда, и мои коллеги и студенты относятся ко мне с уважением. Конечно, как писателю мне недостает поэтической образности — той, что есть у великих современных писателей — Рота, Беллоу, Озика, МакЭвана, Бэнвилла, Митчелла и многих других, чьи произведения я читаю с благоговением. Но я знаю, что сумел реализовать то, что во мне было. Я неплохой рассказчик, написал много книг — и художественных, и нехудожественных, и у меня гораздо больше почитателей, чем я когда-либо мог пожелать.