Женщина в окне - А. Дж. Финн

Я слышу злобные голоса ночи. Чувствую, как она сжимает мои легкие.

Я могу это сделать, говорю я себе, но у меня дрожат колени. Я гляжу на свои ноги в домашних тапках, утопающие в траве. «Клянусь делать все возможное для исцеления и поддержания здоровья…»

Теперь ночь завладела моим сердцем и стискивает его в когтях. Я сейчас взорвусь. Взорвусь.

«…и ставить интересы других людей превыше собственных».

Джейн, я иду. Я продвигаю вперед одну ногу. Мое тело оседает, оседает. Раз, два, три, четыре.

В отдалении завывают сирены, как плакальщицы на поминках. Кроваво-красный свет заливает купол зонта. Помимо своей воли я поворачиваюсь в сторону шума.

Воет ветер. Меня ослепляет свет фар.

Раз-два-три…

– Наверное, надо было запереть дверь, – пробурчал Эд, после того как Оливия вылетела в коридор.

Я повернулась к нему.

– А чего ты ждал?

– Я не…

– Что, по-твоему, могло произойти? Что я тебе говорила?

Не дожидаясь ответа, я вышла из номера. Эд шагал следом, бесшумно ступая по ковру.

В фойе из-за стойки выглянула Мэри.

– У вас все в порядке, народ? – хмурясь, спросила она.

– Нет, – ответила я, и одновременно со мной Эд сказал «да».

Оливия сидела в кресле у камина с заплаканным лицом, в свете огня ее щеки блестели как лакированные. Мы с Эдом пристроились по бокам от нее. У меня за спиной в камине потрескивали дрова.

– Ливви… – начал Эд.

– Нет! – Она замотала головой.

Он попытался снова и прошептал:

– Ливви…

– Твою мать! – взвизгнула она.

Мы оба отпрянули, я чуть не свалилась на каминную решетку. Мэри спряталась за стойку, изо всех сил стараясь игнорировать нас, народ.

– Где ты слышала это слово? – спросила я.

– Анна, – произнес Эд.

– Не от меня.

– Дело не в этом.

Он был прав.

– Ягодка моя, – гладя ее по волосам, сказала я. Она снова затрясла головой, уткнулась в диванную подушку. – Ягодка.

Эд накрыл ее ладонь своей, но она отодвинула его руку.

Он беспомощно посмотрел на меня.

«Ребенок плачет у вас в кабинете. Что надо делать?» Первый курс детской психиатрии, первый день, первые десять минут. Ответ: надо дать ребенку выплакаться. Конечно, вы слушаете его, стараетесь вникнуть, утешить, просите глубоко дышать – но даете ему выплакаться.

– Дыши глубже, ягодка, – пробормотала я, положив ей ладонь на голову.

Она закашлялась.

Прошла минута. В помещении было прохладно. В камине трепетало пламя. Потом Оливия что-то забормотала в подушку.

– Что? – переспросил Эд.

Подняв голову, Оливия буркнула в сторону окна:

– Хочу домой.

Я взглянула на ее запачканные щечки, дрожащие губы, хлюпающий нос, потом перевела взгляд на Эда, на морщины у него на лбу, мешки под глазами.

Неужели я сделала это с нами?

Снег за окном. Я смотрела, как он падает, видела, как мы трое отражаемся в стекле – мой муж, моя дочь и я, сгрудившиеся у камина.

Повисло молчание.

Я встала, подошла к стойке. Мэри взглянула на меня, сложив губы в натянутую улыбку. Я улыбнулась в ответ.

– Метель… – начала я.

– Да, мэм.

– Она… уже близко? Ехать на машине безопасно?

Мэри нахмурилась, забегала пальцами по клавиатуре.

– Сильный снегопад начнется примерно через пару часов, – сообщила она. – Но…

– Тогда мы, пожалуй… – перебила я ее. – Извините.

– Я лишь хотела сказать, что снежные бури сложно прогнозировать. – Она бросила взгляд поверх моего плеча. – Хотите уехать, народ?

Повернувшись, я взглянула на Оливию в кресле, скорчившегося рядом с ней Эда.

– Пожалуй, да.

– В таком случае, – посоветовала Мэри, – сейчас самое время отправляться в дорогу.

Я кивнула:

– Можно счет, пожалуйста?

Она проговорила что-то в ответ, но я услышала только вой ветра и треск пламени.

Похрустывает перекрахмаленная наволочка.

Шаги поблизости.

Потом тишина – но какая-то странная, незнакомая тишина.

Мои глаза широко раскрываются.

Я лежу на боку, смотрю на радиатор.

А над радиатором окно.

За окном кирпичная кладка, зигзаг пожарной лестницы, приземистые трансформаторы.

Еще одно здание.

Я лежу на двух односпальных кроватях, туго запеленутая в простыни. Покрутившись, пытаюсь сесть.

Падаю на подушку, осматриваю комнату. Она маленькая, скромно обставленная, по сути дела, мебели почти нет – пластиковый стул у стены, стол орехового дерева у кровати, на столе бледно-розовая коробка с бумажными салфетками. Настольная лампа. Узкая ваза, пустая. Тусклый линолеум на полу. Напротив меня закрытая дверь с матовым стеклом. Над головой оштукатуренный потолок с флуоресцентными лампами…

Мои пальцы комкают одеяло.

Начинается…

Дальняя стена отодвигается от меня, дверь съеживается. Я смотрю на стены справа и слева от себя, вижу, как они отдаляются друг от друга. Потолок дрожит, скрипит, вскрывается, как крышка банки с сардинами, слетает, словно крыша, сорванная ураганом. Из моих легких стремительно уходит воздух. Пол громыхает. Кровать трясется.

И вот я лежу на вздымающемся матрасе в этой деформированной комнате, и мне нечем дышать. Я тону в этой кровати, я в ней умираю.

– Помогите, – кричу я, только это не крик, а шепот, который с трудом выползает из глотки и размазывается по языку. – Помоги-те, – повторяю я попытку и на этот раз прикусываю язык.

Ощущение такое, будто я укусила оголенный провод. Кажется, будто воспламеняется запал и происходит взрыв. Раздается мой пронзительный вопль.

Я слышу раскаты голосов, вижу, как в дальнюю дверь проскальзывает толпа теней, как они устремляются ко мне широкими шагами через бесконечную комнату.

Я снова кричу. Тени сбиваются в кучу, окружают мою кровать.

– Помогите, – умоляю я, судорожно хватая ртом воздух.

Потом в мое тело входит игла. Это сделано так умело, что я почти ничего не чувствую.