Миссия невыполнима (сборник) - Владислав Картавцев

А потом, слышь, Горбачев замутил перестройку. У народа тогда совсем крышу снесло – все в бизнес ломанули. Я, помню, тогда часто ездил к своим знакомым пацанам в университетскую общагу – так они там все торговали – кто «Камазами», кто – черными металлами, кто водкой – вагонами. И все были нищие, как медный грош, но щеки надували по-правильному, по-пацански. А у одного был газовый пистолет, так он считался крутым бандитом, и все типа его должны были уважать. Короче, балаган. Я помню, тогда тоже пытался что-то продавать, что-то покупать, хотя больше играл в преф с пацанами. Эх, помню, девчонки у них там классные были! Одна была такая стройненькая – откуда-то с Украины, темненькая, глазища – вот такие, что твой Бермудский треугольник, волосы – как стог, и трясла ими постоянно. И постоянно смеялась – скажешь что-нибудь, она заливается. Да, были времена. А главное – жизнь только начиналась! Ну, давай наливай!

А парни с Гарлема тогда что-то меня нечасто стали навещать. Я думаю – у них много своих дел появилось, но как-то раз мы даже с ними во сне сфотографировались на память. Один притащил Polaroid и всех щелкнул, и фотки тут же раздал. Классный у него аппарат был, он еще тогда сказал: «You man! Make you own life yourself!» Я помню, проснулся и понял, что пришло время капитал сколачивать. Прикинь, чувак!

Отец тогда шибко занятой был. Его с академии перевели в Главный Штаб ВМФ, у него вечно не хватало времени, а мама тоже где-то в части постоянно околачивалась. Так что я решил использовать возможности и стать олигархом. Перво-наперво стал торговать жвачкой, купил столик раскладной, ездил на базу оптом брал резинку и торговал около метро Полянка. Так я зарабатывал в неделю больше, чем отец с матерью за месяц! Прикинь, чувак! Наливай, что смотришь?

Ну, и тратил, конечно, на девчонок – на ту – черненькую и на подружку ее – светленькую, и еще на одну – рыженькую. А что – деньги были, и сам ничего – девчонкам нравился! И к тому же, папа – адмирал. И квартира почти в центре Москвы! Завидный жених! Вот так, чувак!

А потом вдруг раз, и страна куда-то девалась. В один день! Вчера, вроде, что-то было, а потом ничего не осталось! Отец шибко переживал, всё клял на чем свет стоит этого меченного и его продажную кодлу. Помню, как придет со службы грустный и говорит: «Ты прикинь, что эти сволочи с флотом делают!» И как начинает рассказывать, так чуть ли не слезы из глаз текут! Да, трудные были времена. Всего пришлось тогда самому добиваться! А отца мое тогдашнее решение, как строить жизнь дальше, совсем выбило из колеи. Я ему сказал, что коли так, то я буду делать вот так! И пойду своим путем! Всем назло, и меченому тоже. А потому что есть еще в стране нормальные люди! А отец долго не мог успокоиться, все выговаривал матери – дескать, ты посмотри, куда он лезет, что он в этом во всем нашел, кто сейчас такую дорогу выбирает, как он! То есть я. Прикинь, чувак! Ну, отец знал, что говорил.

Пришлось, конечно, хлебнуть. Жизнь вертела направо-налево. Да ничего – выплыл, и теперь вот сидим тут с тобой, болтаем по душам. Мать-то твоя, посмотри, какая красавица, уже двадцать пять лет прошло, как мы с ней женаты, а она только все больше расцветает! Да и еще, парень. Эти-то ребята с Гарлема ко мне так и перестали приходить. Но помню, был я как-то с экскурсией на Гавайях, так смотрю, идет навстречу капитан американского атомного авианосца «Эйзенхауэр», а лицо у него – точь-в-точь, как у того самого крутого гарлемского репера из моего сна, который мне тогда сказал: «Эй, чувак, делай свою жизнь так, как считаешь нужным!» Идет и улыбается так широко. Так мы с ним обнялись, как самые закадычные друзья, сначала пошли ко мне – посидели под водочку с оливками и огурчиками, потом к нему – виски пить. И пили до самого утра, только тихо и конфиденциально – ему же нельзя сильно светиться!

С тех пор иногда перезваниваемся. У него жена – Сьюзан. Так и эта – из моего сна! Та, что смотрела, как я плясал камаринского на железной кроватной сетке. Прикинь, чувак! Так что уж и не знаю, кто там ко мне во сне приходил, но я тебе вот что хочу сказать напоследок. Бутыль уже кончилась, да и мать устала, и нам с тобой завтра рано вставать. Если хочешь совет – вот тебе совет: «Делай свою жизнь так, как считаешь нужным! Она – только твоя, чувак!»

– Боря, вставай, уже утро! Тебе пора собираться!

– Ох, посидели вчера хорошо. Ну как, у меня вид не сильно помятый?

– Да нет, нормально, одевайся и иди завтракать, скоро уже машина придет!

– Пап, выглядишь круто, как медный самовар!

– Пошути у меня еще, пошути! Ты знаешь, куда я сегодня еду?

– Да ладно, не обижайся. Слушай, я вот что решил. Буду поступать в военно-морское училище! Хочу стать морпехом!

– Это тем, кто по морям ходит и пиратов ловит, что ли?

– Ну да, пап, точно так.

– Ну что ж, ладно, это твоя жизнь, делай, как знаешь! А я пошел, всем пока!

Вице-адмирал, командующий Северным флотом России Борис Владимирович Алейников расправил китель, взглянул в зеркало и вышел из дома. Его уже ждал служебный автомобиль, чтобы отвезти на прием к Верховному Главнокомандующему по случаю присвоения ему звания Героя России за выдающиеся военные заслуги. Он посмотрел на сына – будущего морского пехотинца – и свою любимую жену – ту, темненькую – и улыбнулся. Ему было всего каких-то сорок пять лет.

Петр Фомич Начитанный поглядел на стопку книг, лежащую перед ним на столе, и скривил рот. Как и все последние десять лет, каждый его рабочий день начинался одинаково. Сегодня он опять должен был просматривать печатную макулатуру и писать рецензии на автора и его творения. Работать не хотелось. Помимо того, что он почти всю свою жизнь проработал литературным критиком, и чтение, и писанина ему порядком поднадоели, в последнее время поток желающих прославиться на ниве художественного слова вырос в геометрической прогрессии, и новоявленные творцы старались перещеголять самих себя по части создания скабрезностей, пошлости, чернухи или побасенок с элементами изрядно загаженных литературных или якобы «народных» штампов.

«Они направились в сельпо и купили там ящик огненной воды».

«Она уткнулась носом в дыру, просверленную любителями клубнички в сортире типа «М и Же», пытаясь рассмотреть подходящий для нее».

«Молодые опростоволосились, он пошел налево, а она – искать ему рожки поприличнее».

Петр Фомич хорошо помнил, с какого времени подобное графоманство вошло в моду. Это началось лет десять-пятнадцать назад, когда новоиспеченные бизнесмены, чиновники средней руки, постельные поп-дивы или певцы, поющие ртом, начали пулеметными очередями штамповать книжонки, раздавать автографы и именоваться модными поэтами и писателями. И все без исключения требовали к себе особого отношения, респекта и уважухи, и все хотели именоваться гуру.

Он хорошо помнил эмоции, которые поначалу овладевали им при чтении подобных творений. Диапазон был широк, но в основном – в негативной части спектра. Примерно так – от безудержного омерзения до омерзения в слабой степени. Интеллектуальный уровень создателей не выдерживал никакой критики, пыльные облака грамматических и синтаксических ошибок роились на каждой странице, убогости мысли мог бы позавидовать даже неандерталец, зато претензии на оригинальность невыносимо сквозили в каждом слове и даже между слов.