Записки офисной крысы - Игорь Ягупов

– Ясно, – сказала Владка. – Я зайду завтра.

Сегодня – это вчерашнее завтра. И вот она дает в Танькину дверь два долгих гудка.

– Ой, у тебя кожа на синтепоне, что ли? Как ты не мерзнешь в такой курточке? – встречает ее Танька. – Проходи. И тут же убегает на кухню.

Владка вешает куртку на гвоздь в прихожей (трестовский спец так и не пожелал обставить Танькину квартиру), ставит сумку на посылочный ящик в углу и разувается.

– А Ирка где? – заглядывает она в комнату.

– Что? – орет Танька. – Иди ко мне на кухню. Я тут обед готовлю.

– Ирка, говорю, где? – повторяет Владка, входя на кухню и убеждаясь, что под обедом понимаются все те же неизбывные куриные окорока, которые Танька, злобно прищурившись, заливает водой на сковородке.

– На рукопашном бое.

– Где?

– На рукопашном бое.

Таньке это явно не интересно. И она актуализирует тему разговора.

– Эта курица такая старая, – Танька грубо тычет вилкой в желтую шкуру. – Наверное, она была несушкой. А уж потом, когда перестала нести яйца, ее зарезали.

– Вот видишь, чем опасен климакс, – подводит итог Танькиной эпитафии Владка. – Так ты Ирку еще и на рукопашный бой отдала?

– Что значит «еще»? Пусть научится правильно вести себя в обществе.

Нет, Владка, конечно, не Герасим. Но такую Му-Му ей иногда хочется утопить: «Что значит – «еще»?» Да то и значит.

– Она же, – говорит Владка, – у тебя на фигурное катание ходит, в музыкальную школу, на испанский язык…

– Ив изостудию, – гордо добавляет Танька.

– В изостудию?

– Ну и что ты так удивляешься?

– Да я же видела ее рисунки!

– Ну и?

– Мне кажется, если человек умеет рисовать, это должно быть видно.

– Подумаешь, – просыпается в Таньке материнское чувство, – Марк Шагал тоже уродов рисовал. А помер, подозреваю, не с последним рублем в кармане. Окорока не жевал куриные. На диване с дочкой валетом не спал.

– Значит, теперь она у тебя будет рисовать, как Шагал, играть на скрипке, как Паганини, и драться, как Ван Дамм?

– И очень даже хорошо, что будет драться. Не будет, как я: муж приходит домой в два ночи, а у меня все губы искусаны, все пальцы изломаны, все больницы и морги обзвонены. Прилетел, мой ангел? Сыт ли ты? Не ослаб ли? Не устал? А надо сразу в морду. Ногой.

– Это какого ж из своих мужей ты так обихаживала? «Сыт ли ты, мой ангел?»

– А что ты иронизируешь?

– Да я не иронизирую. Просто много их было. Как у тебя, кстати, с твоим начальником из треста?

– Пока никак, – расстраивается подруга.

И Владке становится неловко за свой вопрос.

– У меня уже из-под халата стринги видны, а он хоть бы взгляд бросил, – вздыхает чудо-уборщица.

– Не переживай так, у меня вон тоже в последнее время…

– У тебя каждое время – последнее, – чуть не плачет Танька. – Ау меня халат уже…

И Танька опять начинает рассказывать о своем многострадальном халате и черством начальнике. Прямо Гауф какой-то. Она садится на табуретку и забирается в дикие дебри соблазнения непоколебимого начальника. Потом переходит на что-то другое. И вскоре Владка полностью теряет нить повествования.

– Я ведь ему говорила: если вы позволите одевать свою жену кому-то другому, то и раздевать ее вы будете вместе, – заплывает куда-то за буйки Танька. – Правильно, нет?

– Угу, правильно, – поддакивает Владка.

– Да ты не слушаешь, подружка, – возмущается мать будущей каратистки-художницы. – Пришла называется поболтать. Ты в последнее время совсем никуда не годишься, матушка. Может, тебе мужичка завести? Хотя, конечно, с ним тоже хлопот хватает: стирка, глажка, готовка…

Владка отмахивается.

– А что здесь такого? – возмущается Танька. – Тебе проще. Ты можешь себе позволить даже малоимущего. Это мне надо кормильца, чтобы обставить квартиру и не дать пропасть ребенку. А тебе, с твоим-то папой…

– Ну, знаешь, мой папа тоже деньги не кует.

– А мой отчим кует, – трясет крашеными рыжеватыми патлами Танька, что делает ее похожей на плохо кормленную афганскую борзую, у которой болят уши. – Только толку мне от этой кузницы никакого. Всю жизнь, что ли, с Иркой на одном диване спать? В школе у нее тоже одни неприятности, – Танька совсем расстраивается. – На собрании мне их училка преподнесла: ваша Ирочка, говорит, совсем не хочет заниматься…

– Танька, успокойся, – утешает Владка подругу, уже хлюпающую носом. – Не обращай внимания. Она ведь педагог. У нее профессиональная ненависть к детям.

– А когда ж ей заниматься, – травит душу Танька, – когда у нее утром коньки, после школы испанский, а вечером изостудия? Когда ей заниматься-то?

– И рукопашный бой еще. Она у тебя прямо Леонардо да Винчи…

– И поведение, говорит, плохое, – не слушает ее Танька, но тут же возвращается на круги своя: – Я тебе серьезно насчет мужичка. У тебя есть кто на примете?

– Нет.

– Если мне подвернется кто-нибудь безденежный, я тебя с ним познакомлю, – щедрится Танька.

– Да хватит уже, – Владка надувает губы.

Танька начинает колготиться над плитой, что-то напевая вполголоса.

– Курицу будешь? – делает она шаг к примирению.

– Нет, спасибо, – отказывается Владка.

Ей хочется есть. Но Танькино финансовое положение настолько катастрофично, что объедать ее куриные окорока было бы просто свинством.

– Чай?

– Давай чай.

Они окончательно оттаивают и чаевничают мирно и дружелюбно.

– Слышишь, мамочке-то моей в Эмиратах не понравилось, – вспоминает Владкина подружка. – Вот уж, воистину, хоть овсом корми.

– А чего не понравилось-то?

– Да ничего, говорит, интересного. Теперь ей в Париж хочется.

– Путешествовать надо в юности, – многозначительно замечает Владка.

– Это точно. А то шляются везде одни пенсы, а потом рожи кривят – аж зубы сводит.

– Кстати, о зубах, – глотнув чайку, делится Владка с подругой трезвыми мыслями. – Хотела я тут как-то зуб подлечить. Собрала всю волю в горстку, помянула святых угодников, пришла в клинику. А меня там записали на конец недели. Я, конечно, больше не пошла. Как можно второй раз так себя насиловать.

– Да, – философски замечает Танька. – К стоматологу не должно быть очередей.

– Именно, – радуется Владка. – Два дюжих мужика должны дежурить возле входа и затаскивать тебя внутрь, как только ты бросишь взгляд на дверь.