Великие любовницы - Эльвира Ватала

У деревенских кумушек западных стран определение невинности проще пареной репы. Надо просто поставить горшок на печи. И когда вода в нем закипит, быстро снять. Если вода продолжает кипеть, девушка — девственница, если моментально перестала — нет. И тогда замуж ее парень не очень-то возьмет.

Но это все невинные затеи по сравнению с той процедурой, которую проделывала тетка со своей племянницей, несколько раз продававшая ее как девственницу богатым клиентам. Об этом нам повествует Сервантес в рассказе „Мнимая тетка“. Девушка говорит своей тетке: „Нет, какие бы вы выгоды мне ни сулили, я не позволю вам больше мучить меня. Три раза вы делали из меня девственницу. Три раза я подвергалась нестерпимым мучениям. Что ж, разве я железная? Или тело мое не чувствует боли? Вы ничего лучше не можете придумать, как чинить меня при помощи иголки, точно я разорванное платье“. Старуха отвечает: „Иголка — самое верное средство. Сумах и растертое стекло помогают мало, еще меньше помогают пиявки. Мирра совсем никуда не годится, а голубиный зоб и подавно. Так что да здравствует мой наперсток и моя игла“[45].

Вернемся, однако, к нашему основному рассказу. Девственница Джейн Сеймур под строгим надзором братьев, значит, вовсю старается ее сохранить, усиливая страсть короля невинным кокетством, но на этом поприще здорово уступает его жене Анне Болейн, обольщение короля которой граничило с гениальностью. Но король настолько уже устал и измучился с совершенно неуправляемой и непредсказуемой Анной, что мечтает теперь только об одном: как бы от нее отделаться, и выжидает удобного момента. Этот момент не замедлил наступить. Толчком послужил турнир, какие-то турниры часто устраивались развлекательными празднествами при дворе. Здесь рыцари, одетые в железные доспехи, на конях тузили друг друга длинными копьями и старались вышибить друг друга из седла. И вот, когда победивший в турнире рыцарь Норрис с улыбкой встал перед королевой, сидящей вместе с королем в ложе, к нему полетел платок Анны. Одна из писательниц будет красочно описывать, как красный, алый как кровь лоскуток плавно падал к ногам рыцаря. Он его поднял и вытер им свое вспотевшее лицо[46]. Это оскорбило короля, он нахмурился, прервал турнир и молча удалился… Другие, в числе их и Кондратий Биркин, будут утверждать, что ни лицо свое платком не утирал, не целовал его на глазах короля, он только попросту поднял его на конец копья и с улыбкой подал королеве. Не знаем, дорогой читатель, как было на самом деле с этими деталями. Знаем только, что, как и в трагедии Шекспира, платок и здесь сыграл свою фундаментальную трагическую роль. Повод для расставания с Анной и обвинения ее в прелюбодеянии был найден. Мы отдаем себе отчет, как трудно происходил разговор короля со своими министрами. Вы нам позволите, дорогой читатель, немного поимпровизировать? Король в бешенстве ходит большими шагами по комнате, лицо его красно от волнения и разбирающей его ярости, перед ним по струнке выстроились министры, во главе с Кромвелем: „Значит, так, — назначьте следствие, специальную комиссию и с обвинением в прелюбодеянии. Вы меня поняли?“ Министры молчат, сконфуженно топчутся, наконец Кромвель робко спрашивает: „Да, ваше величество! Но где доказательства?“ — „Что? — вскипает гневом Генрих VIII. — Доказательства вам подавай. А вы для чего? Вы за что жалованье получаете?“ Министры стыдливо опускают глаза. В самом деле, жалованье они вроде неплохое получают, значит, надо постараться найти все доводы неоспоримой вины королевы, раз так желает его величество. И начинается грязное судебное дело по обвинению Анны Болейн в прелюбодеянии. В Европе смеются и такие вот закулисные разговоры ведут: „О боже, никто с такой охотой не выставляет свои рога напоказ, как это делает Генрих VIII“. Конечно, правильно! Ему надо всем доказать, что вина Анны бесспорна и он просто вынужден ей шейку отрубить, чтобы на прекрасной и не истеричной Джейн Сеймур жениться. Король ну прямо изнывает без ее общества в своем одиноком алькове, да и с наследником торопиться надо.

Двадцать шесть судей нашли компрометирующие Анну свидетельства и обвинили в наличии… аж пяти любовников. С кем, оказывается, ни якшалась эта гордая королева! Тут и Норрис, и Уэтстон, и Бреретон — придворные из ее окружения. Ба, она даже, оказывается, три раза проспала со своим музыкантом Марком Смиттоном и сколько-то там раз со своим родным братцем Джорджем. Вот тебе и скромница. Ну, конечно, всех в тюрьму, в Тауэр, Анну тоже туда же. Всех, конечно, под пытки и после признания (кто бы не признался!) на отрубление головы. Впрочем, нет, исключение было сделано для Марка Смиттона. Ему, поскольку не дворянин он, головы резать не стали, его просто повесили, а это, конечно, согласитесь, дорогой читатель, куда более позорная смерть. Тут перед вами на колени палач в маске не станет и не попросит у вас прощения за то, что он через секунду „снимет“ вам голову. Потом эти срубленные головы выставят на городских воротах для публичного обозрения. „Аллея отрубленных голов“, — сколькими километрами вымощена эта дороженька историческая, где „головы срубали как капусту“? „Мода“ на отрубление голов выводится из далекой древности. И человечество привыкло к этой форме наказания виновного гораздо быстрее, чем русский человек привыкал к употреблению заморского овоща — картофеля. Уже, почитай, с царя Ирода все началось, когда жена его брата, в день его рождения танцуя перед ним, так его очаровала, что он в награду обещал исполнить любое ее желание. Жена Ирода потребовала преподнести ей на золотом блюде голову Иоанна Крестителя. И — „пошло-поехало“. Отрубление голов стало самым распространенным наказанием. Древний Рим, так же как не мог жить без своих олимпиад и боев гладиаторов, не мог жить и без „отрубленных голов“. Драгоценным подарком преподносились любимым или монархам отрубленные головы. Вот преподнесли Антонию отрубленную голову Цицерона. Голова „надтреснутая“, поскольку палач, не сумев справиться со своим делом, три раза мучил свою жертву „осечкой“. С садистским наслаждением Антоний приказывает прибить эту голову вместе с отрубленной рукой Цицерона на свою кафедру, с которой он произносил в Римском сенате свои речи, и, конечно, отнюдь не для того, чтобы поучиться красноречию Цицерона, а чтобы покрасочней даже над мертвым над ним поиздеваться, дескать, это ожидает каждого, кто способен не подчиняться монархам. Монархам доставляло большое наслаждение глумиться над мертвыми головами. Вот Поппея, жена Нерона, приказывает принести ей голову первой жены императора Октавии. Она положила как малого ребенка ласково так ее к себе на колени и давай тыкать иголкой ей глаза с силой, для этой цели открыв ей веки. По другой версии даже не иголкой колола глаза Поппея Октавии, а своими золотыми шпильками, которые она вынула из своих волос.

Вот Агриппина, четвертая и последняя жена Клавдия Тиберия, убив Лолию, первую жену императора, приказала принести ей голову, взяла ее за волосы и, подойдя к окну, с невозмутимым спокойствием открыла силой ей рот и, показывая собравшимся, произнесла: „Да, это она! Вот ее золотые зубы, которые вставила она у александрийского дантиста“.

Бедным головам, даже мертвым, покою не давали: и спиртовали их, как это сделал наш Петр I, поставив перед Екатериной I заспиртованную голову ее любовника Монса, и трупы выкапывали, чтобы только, отрубив ему, трупу, голову, унизить изощренным способом. Председателя суда, приговорившего в 1649 году Карла I к смертной казни, выкопали из земли — дословно. То есть когда он умер и был похоронен на кладбище, сторонники монарха после реставрации Стюартов вырыли его из могилы, полусгнивший труп торжественно поставили на помосте и отрубили ему голову, похоронив наново останки под виселицей. Этим человеком был Брэдиго Джон.