Земля чужих созвездий - Артур Василевский

– У нас в таких случаях говорят: слона-то я и не приметил, – усмехнулся Борисов.

Бродманн кивнул: да. Очень верно сказано.

Вот и в данном случае руководство глубокомысленно мудрило над составом и снаряжением экспедиции, до одурения анализировало качества кандидатов… и не удосужилось, отправляя в путь представителей разных ведомств, согласовать их действия в непредвиденных обстоятельствах.

Коса нашла на камень. Пилоты Люфтваффе плевать хотели на сотрудников «Аненербе», конфликт нарастал, и в какой-то момент Бродманн вдруг с дурным, противно-холодным чувством понял, что просто так это не кончится.

– Ну хватит! – рявкнул наконец КВС. – Все, ребята, пошли! Докладывать надо.

Он развернулся и пошел к самолету. Доли секунды помедлив, пошли за ним второй пилот и штурман.

– Стойте, – замороженным голосом произнес Ветцлих, не дожидаясь реакции Шеффлера. Тот беспомощно молчал, а шеф-пилот выразительно хлопнул себя ниже спины и, не оборачиваясь, громко выкрикнул:

– Поцелуй меня сюда! – и заржал еще громче.

Кто знает, что было бы, если бы он не сказал так. Может быть, то же самое. А может, что-то другое. Но он сказал – и Ветцлих не то чтобы побледнел, а как-то даже посерел, лицо его стало точно каменное. И голос стал другой.

– Стой! – прогремел он так, что на этот окрик нельзя было не обернуться.

Трое обернулись. И замерли.

В руке оберштурмбаннфюрера – как по волшебству! – возник пистолет. «Вальтер-ППК». Бродманн судорожно сглотнул, не веря в происходящее… но поверить пришлось.

Тем более что время услужливо предоставило ему такую возможность. Оно как будто тормознуло, растянулось, Ханс видел, как медленно поднимается рука с пистолетом, как меняются лица летчиков – они, вероятно, тоже отказывались верить в то, что видят. А Ветцлих не отказался. Его палец твердо лег на спуск, твердо нажал.

Это все было замедленно, тягуче, но без малейшей задержки, без тени колебания. Спусковой крючок преодолел невидимую грань, меняющую ход событий.

Выстрел!

Шеф-пилот, странно взмахнув левой рукой, упал навзничь, второй пилот обалдело застыл. Зато штурман, пригнувшись, мгновенно выхватил ствол.

Кто-то выкрикнул что-то – может, сразу несколько что-то крикнули, черт знает. Гепперт и Фогель вскинули автоматы – у обоих были «МП-28», – стрельба грянула стремительно, припадочно и наповал.

В общем грохоте смешались одиночные выстрелы и очереди, и почти одновременно в траву повалились трое: оба летчика и Гепперт, – после чего не блиставший умом Фогель дал еще длинную очередь по упавшим членам экипажа, пули скосили траву не хуже усадебной газонокосилки.

– Стой! – рявкнул Ветцлих. – Куда палишь?! Болван!

– На всякий случай, – сдуру брякнул Фогель. – Для надежности!

Ветцлих обругал его еще раз, но скорее по инерции.

– Обермайер! – крикнул он. – Посмотрите раненого.

Штатный врач занялся Геппертом, раненным, очевидно, крайне тяжело, находившимся на грани потери сознания. Усилием воли он приоткрыл глаза, но взгляд был мятущийся, расфокусированный… его хватило на несколько секунд, затем веки сомкнулись, лежащий потерял сознание.

Обермайер выпрямился.

– Безнадежен, – без обиняков сказал он.

– Сколько протянет? – спросил Ветцлих.

Феликс пожал плечами:

– Час-другой. Но если качественно оказать помощь… и за жизнь он, похоже, цепляется изо всех сил… часов пять может протянуть.

– Гм… – промычал оберштурмбаннфюрер. – Пять. Это плохо.

Больше он задавать вопросов не стал. Шагнув к раненому, резко перекинул того лицом вниз и выстрелил в затылок.

Это было так быстро, что никто слова не успел молвить. Да что там слова! – встрепенуться не успел. Все стояли, как вбитые в землю, включая трех спецназовцев.

Ветцлих обвел всех взглядом палача.

– Необходимость, – сказал он. – Надеюсь, всем ясно?

Вряд ли молчание было в данном случае знаком согласия, но возразить никто не посмел. Оберштурмбаннфюрера это устроило:

– Хорошо. Платце, свяжитесь с «Кассиопеей». Объясните, как было дело. И мы выступаем по маршруту. У меня все.

* * *

Воспоминания не просто дались Бродманну. Он потемнел лицом, скулы выступили резче. Умолк. И все молчали.

– Ну… и что дальше? – осторожно подтолкнул Реджинальд.

– Дальше?.. Ну дальше вы примерно знаете. За одним исключением.

И он странно усмехнулся, сказав про исключение.

Маршрут первой экспедиции был в целом известен второй, и она отправилась по предполагаемому следу. Моральная атмосфера, конечно, была тягостная: никто никому не доверял, и какие мысли были в голове у каждого, одному богу известно, при том что внешне все старались бодриться.

– Это видно было, – сказал Борисов.

Бродманн вздохнул:

– Что делать!.. И я старался не подать вида. Как будто мне все нипочем.

По дальнейшим словам Ханса, Ветцлих на всех смотрел, как упырь на жертв, пытаясь определить, кто как отреагировал на произошедшее… Платце, разумеется, отстучал морзянкой подробности трагического инцидента на месте посадки – под диктовку заместителя начальника. На «Кассиопее», если сказать: оторопели – значит, ничего не сказать. После минутного шокового молчания ответ был примерно таким: вы что там, с ума посходили?.. На это Ветцлих твердо радировал, что он в абсолютно твердом уме, здравой памяти и так далее; что обстановка была критической, грозила выйти из-под контроля, поэтому пришлось пойти на крайние меры. Теперь же все в норме, обстановка рабочая, группа выступает по маршруту.

На судне долго приходили в себя. Придя же, передали информацию в Берлин. Там тоже впали в кратковременный столбняк, затем через радиостанцию «Кассиопеи» забомбардировали группу запросами, однако из Африки отвечали здраво, жестко, непоколебимо, и, очевидно, в «Аненербе» сочли за лучшее отложить разбор инцидента на потом.

– Не знаю, что они там думают, – сказал Бродманн, – но я с того момента стал за Ветцлихом наблюдать исподволь. Внешне, безусловно, сохраняя лояльность.

Чему-чему, а научным методам исследования Ханса Бродманна учили на совесть. За «объектом» он наблюдал так, что у того и подозрения не шелохнулось. А молодой ученый четко отслеживал реакции, поведение, как вербальное, так и невербальное… и отчетливо склонился к мнению о маниакальных наклонностях оберштурмбаннфюрера при вполне нормативном интеллекте.

– Ты разве не заметил? – обратился он к Обермайру. – Ты же медик в большей степени, чем я! Вспомни совещание на берегу! Что он говорил, а?

Феликс потупился.

– Ну, не знаю… – протянул он. – Если бы собрать консилиум… полагаю, мнения бы разделились.