Семь чудес и проклятие царя богов - Питер Леранжис

Женщина провела нас через джунгли, затем по лагерю и первой поднялась по ступенькам здания, когда-то известного как Дом Вендерса. Я едва узнал холл. При ИК это был просторный атриум с панелями из темного дерева на стенах и огромным скелетом динозавра. Сейчас же здесь кипели строительные работы. Скелет куда-то унесли, а вместо великолепного балкона из красного дерева из стен торчали неровные обломки балок.

– Предстоит немало работы, – заметила женщина.

– Вы сами все это и натворили, – напомнил я ей.

Она лишь улыбнулась.

– Что ж, в любом случае эту развалюху следовало освежить.

Пока я поднимался за ней на второй этаж, у меня неприятно сжалось сердце. Она заняла кабинет Профессора Бегада, вместе с его разваливающимся старым кожаным креслом и деревянным столом. От царящего при нем беспорядка не осталось и следа – не было ни высоченных стопок из папок, ни забитых донельзя картотечных шкафов. Ни скрипящего покрытого пылью вентилятора над потолком, ни грязных окон. Остался лишь старый турецкий ковер, на котором можно было четко различить протоптанную ногами Бегада дорожку от стола к двери.

Именно эта дорожка пробудила во мне целый ворох воспоминаний о Профессоре. Я буквально увидел, как он тяжело ступает по ковру, как поправляет очки на своем носе картошкой и как говорит сухим и формальным языком. В тот день, когда Марко, спасая наши жизни, упал в вулкан, Профессор Бегад плакал именно в этом самом кабинете. Ради нас.

Впервые я в полной мере осознал, как же сильно мне не хватало старика.

– Присаживайся. – Женщина указала на свободный стул.

Я смотрел в серые глаза лидера Масса и гадал, способна ли она плакать. Способна ли она вообще испытывать какие-либо эмоции.

На стене над ее плечом висели две черно-белые фотографии в рамках. На одной, похожей на снимок для школьного альбома, был запечатлен мальчик с темными глазами. На второй – кудрявый мужчина со слезящимися глазами и широченной до абсурда улыбкой.

– Не замечаешь семейного сходства? – спросила женщина. – Оба, мои отец и брат, давно меня оставили.

– Вы и с ними сыграли смертельную шутку? – буркнул я.

Женщина вопросительно подняла бровь.

– Прощу прощения?

Мне было плевать, что она взрослая, плевать, кем она была, судя по имени «Номер Первый», – главой Масса или Властительницей Вселенной. Важно было лишь то, что эти семейные фото были очередной ложью.

– Я думал, я умру! – Я вскочил на ноги и схватился за край столешницы. – Ваши стихи были ложью! Шифр был ложью! Ксилокрикос ничего не значит, и вы все придумали насчет неразрывных проводов! Это у вас юмор такой?

Брат Йоргос заломил мне руки за спину. Женщина, назвавшаяся Номером Первым, резко встала.

– Отпусти его. Он зол, но не опасен.

Недовольно заворчав, монах толкнул меня на стул. Номер Первый обошла стол, села на край и наклонилась ко мне. Когда она заговорила, ее тон был тих и печален.

– Пока ты собственными глазами не увидишь смерть родного тебе человека, ты не сможешь в полной мере осознать, каково это – любить и терять любимых.

– С чего вы взяли, что мне это незнакомо? – огрызнулся я.

И отвернулся, борясь с искушением проговориться о матери.

– В таком случае мы с тобой можем найти общий язык. – Женщина, глядя на фотографии на стене, встала. – Моего брата звали Осман. Вы с ним очень похожи. Он был Избранным. Не проходило и дня, чтобы я не думала о нем.

– Ваш брат был Избранным? – переспросил я. – То есть вы уже тогда обо всем знали?

– Знала, – подтвердила Номер Первый. – Точнее будет сказать, их обоих, Османа и отца, забрала Артемиссия, точно так же, как Радамантуса Бегада.

Я вспомнил, как душу Бегада вырвало из его тела. Вспомнил последний раз, когда я видел его, держащимся за мою лодыжку, пока мы летели верхом на грифоне. Меня затрясло. Перед моими глазами встала картина, как он падает, падает так быстро, без малейшего крика…

– У нас есть необходимые ресурсы, чтобы предотвратить новые смерти, Джек, – продолжила женщина. Ее голос смягчился. – Чтобы вернуть мир на путь процветания, что был утерян с падением Атлантиды, – путь разума и равенства, здоровья и прогресса, сотрудничества. После того как Атлантида погрузилась на дно океана, мир скатился в бесконечное варварское побоище, участники которого не в состоянии различить признаки надвигающейся погибели для всех без исключения. Ты наша надежда, Джек. Покажи ему, Димитриос.

Брат Димитриос повернул ко мне экран планшета.

– Тебе не кажется это знакомым? – спросила женщина.

– Кажется, – ответил я. – Я видел ее среди других картин в монастыре на Родосе. Они рассказывали о жизни Массарима.

– А теперь взгляни на это. – Номер Первый провела костлявым пальцем по экрану, открывая следующий файл.

– Это два изображения одной и той же картины, – пояснил Димитриос. – Это было получено с помощью рентгенограммы, благодаря которой стало видно пентименто.

– Пенти-что? – не понял я.

– Когда на холсте сначала делают надписи, а потом художник, чтобы скрыть их, накладывает поверх краски, – сказал брат Димитриос. – Это называется «пентименто». История Атлантиды была записана в шести книгах, или сводах. Мы называем это Седьмым сводом. Он был сокрыт под картинами.

– Седьмой свод, – подхватила Номер Первый, – повествует о двух проклятьях. Когда Массарим украл и спрятал локули для их сохранности, Ула’ар обвинил своего сына в разрушении королевства. Он заподозрил Массарима в желании построить новую Атлантиду и провозгласить себя ее королем. Массарим пытался достучаться до него, объяснить, что это необдуманные эксперименты королевы расшатали баланс сил острова и что он, Массарим, лишь хотел сберечь локули. Но Ула’ар не желал слушать. Он проклял собственного сына, чтобы Массарим не смог стать свидетелем того, как локули опять увидят свет.

– Что ж, так оно и вышло, – заметил я.

– Да, но Массарим в свою очередь тоже проклял отца, – продолжила Номер Первый. – Ула’ар не мог умереть и был обречен навеки оставаться на земле, будучи ни живым, ни мертвым.

– Он превратил Ула’ара в привидение? – спросил я.

Брат Димитриос заговорил нараспев, точно декламировал по памяти.

– «Проклятье Ула’ара будет жить, пока Законный Правитель не вернет все семь локули на гептакиклос. Лишь тогда проклятье будет снято, и континент поднимется вновь».

– Погодите – поднимется? – изумился я. – Типа, со дна морского? Прямо здесь?

Номер Первый ослепительно улыбнулась.

– Согласись, прямо мурашки по коже?

– Так… Ладно… – пробормотал я, пытаясь утрамбовать в голове все услышанное. – Ула’ар преследовал Массарима – это правда, я знаю об этом из моих странных снов о прошлом. Но что с локули? Я думал, мы должны были вернуть их на гептакиклос, и все. Никто нам ни слова не говорил о каком-то там Законном Правителе.