Фаворит - Валентин Пикуль

— Если у вашего супруга заслуг перед отечеством не обнаружилось, так они у меня в избытке имеются.

— Да вы, сударь, сын-то крестьянский!

— Сын крестьянский, да отец дворянский… вот и вникните, Анна Даниловна: горю вашему помочь можно, ежели Манечка с Танечкой моими падчерицами станут.

Говорил он так, а в душе была немота, и вспомнилась прекрасная Камертаб, вся в лунном сиянии кафской ночи — купленная и любимейшая! А теперь и эту, что ли, опять покупает он? Анна Даниловна прослезилась.

— Не надо, — сказал он ей. — Я ведь от души.

— Я вижу, сударь, что душа ваша благородна.

— Вот и хорошо. Будем и завтра гулять здесь…

Вскоре они обвенчались. Прохор Акимович подал прошение на «высочайшее имя» о принятии падчериц в Смольный монастырь, и барышень Прокудиных зачислили на казенный кошт… Столица опять выслушала торжественную канонаду в 101 выстрел, чествуя новую победу Черноморского флота. По этому случаю было представление в Зимнем дворце флотских персон первых рангов. Здесь же присутствовали и супруги Курносовы. Анна Даниловна, ошеломленная, еще не освоилась:

— Господи, да кто ж я ныне такая?

— Теперь ты госпожа бригадирша флотская.

— Скажи, милый: много это иль мало?

— Для меня хватает. Тебе тоже хватит…

Потемкина мучили боли, он писал в раздражении, что Сераль обманывает в переговорах не только его, но и сами турки обмануты: «Теперь выдумали медиацию прусскую. (А на посредничество Пруссии светлейший плевал, конечно!) Мои инструкции: или мир, или война… иначе буду их бить. Бездельник их, капудан-паша, будучи разбит близ Тамина, бежал с кораблями, как курва, а насказал своим, будто потопил у нас несколько судов. Сия ложь и у визиря публикована…»

Турецкая эскадра капудан-паши тихо покачивалась на водах между Тендрой и Гаджибесм; из пазов раскаленных палуб выпучивалась закипающая смола. Полураздетые босые матросы лениво шлялись в корабельные лавки за табаком-латакия; в судовых «киосках», где пылали жаровни, турки варили для себя крепкий кофе «мокко». Был час кейфа. В салоне Кучук-Гуссейн принимал Саид-бея, флагманский «Капудание» которого стоял неподалеку на якоре. Между флотоводцами протекала, словно тихий ручей, вялая беседа. Оба они понимали, что после всех неудач вернуться в Босфор — значит познакомиться с капуджи-башой (ведающим запасом шелковых шнурков для удушения неудачников). Сейчас их могло спасти только генеральное сражение с Ушак-пашою, а ослепительная мощь «Капудание» и «Мелеки-Бахри» внушала адмиралам султана чувство уверенности…

Салон капудан-паши был пронизан гудением комаров.

— Это еще стамбульские кровососы, — объяснил Кучук, — они набились внутрь корабля при стоянке в Буюк-Дере, и с тех пор их ничем не выкурить. Так и плавают с нами, всегда сытые.

— А у меня на «Капудание» полно клопов, — поделился Саид-бей. — Я уверен, что их подбросили нам французские якобинцы, когда наш славный корабль ходил в Тулон ради ремонта…

Им доложили, что в море появились корабли. Сайд-бей поправил сафьяновую туфлю, спадавшую с его ноги.

— Не спеши, — придержал его Кучук-Гуссейн, — если это даже безумный Ушак-паша, у нас с тобой еще хватит времени, пока он перестроит свою эскадру для нападения…

Саид-бей едва поспел на «Капудание»: Ушаков не стал перестраивать эскадру с походного положения на боевое — его колонны с разгону врезались в турецкие корабли. Мигом опустели кофейные киоски:

— Рубить канаты! Паруса ставить! О Аллах!..

Оставив якоря на грунте, турки устремились в сторону Дунайского гирла. Капудан-паша попутно выстраивал суда в боевую линию. Федор Федорович, расставив ноги, стоял на шканцах, его голосина раскатывался над палубой «Рождества Христова».

— Выходить на выстрел картечный! — призывал он.

В замешательстве боя, в треске рвущихся парусов, в хаосе рангоута и такелажа он успевал выявить то самое главное, что должно решить судьбу битвы. Из Лимана, со стороны Очакова, налегая на весла, спешила гребная флотилия до Рибаса. Турецкие корабли отворачивали, их бегство возглавили адмиральские флагманы — «Мелеки-Бахри» и грозный «Капудание».

— Поднять сигнал: «Флоту — погоня!..»

Возле адмирала всегда был переводчик — грек Курико. Ушаков указал ему на фигуру старца, что-то горланившего:

— Уж не Сайд ли бей? Матом его крыть не надо, но ты обложи его старым хвастуном, а капудан-пашу — бездельником…

«Капудание» несло мимо, из его внутренних отсеков слышались сдавленные голоса гребцов-невольников, лязг их цепей:

— Братцы, мы здеся… Бейте их крепче!

— Они прикованы к веслам, — сказал грек Курико.

…Если бы сейчас офицеры флота Балтийского глянули на этот бой, их бы охватил ужас: все линии были разломаны Ушаковым, черноморцы врезались в промежутки меж кораблями противника и били его с двух бортов сразу, напоминая клинья, всаженные в глубину вражьего строя. При этом скопище кораблей, сцепившихся в поединках, неслось на всех парусах, и туркам было уже никак не оторваться от русских…

— Люфт! — вовремя предупредили Ушакова.

— Ага, чую, — отвечал он. — К повороту…

Забрав полный ветер, «Рождество Христово» в новом натиске на флагманов неприятеля вынудило турок лечь на другой галс. Ветер развел волну, нижние шкаторины парусов отяжелели, намокнув. Был уже шестой час вечера. Погоня продолжалась. Теперь Кучук-Гуссейн хотел только одного — оторваться. Преследуя убегавших, черноморцы точно разбивали рангоут отстающих и, оставив их пораженными, катились по волнам дальше.

— Зажечь фонари, — велел Ушаков.

Бой закончился в темноте, и русская эскадра якорями нащупала под собой жидкий грунт. Тогда фонари погасли, а турки их даже не зажигали. Но во мраке ночи, плещущей штормом, чуялось, что враги не ушли, они где-то рядом…

Утром сражение возобновилось. Вровень с боевыми кораблями выгребали галеры де Рибаса, орущие ватаги запорожцев приводили турок в смятение. «Мелеки-Бахри» и «Капудание» заметно отставали…

— Отрезай их! — стал волноваться Ушаков.

66 пушек «Мелеки-Бахри» молчали. Его взяли на абордаж, над ним взвился русский флаг. На «Рождестве Христовом» Ушаков подходил все ближе и ближе к массивному «Капудание».

— Саид-бей, — крикнул он, — прыгай за борт!

— Я отрежу тебе уши, — отвечали ему по-русски.

Зайдя с кормы неприятелю, Ушаков поставил своего флагмана бортом, чтобы увеличить эффективность огня.

— Врежьте брандскугелем, — спокойно велел он.

Брандскугель, яростно шипя, вонзился в «Капудание», который и запылал, но Саид-бей не думал сдаваться. Матросы его уже сыпались из люков, как тараканы из горящего дома.

— Аман, урус… аман! — взывали они о пощаде.