Молот и крест. Крест и король. Король и император - Гарри Гаррисон

приснился ужасный сон о человеке, очнувшемся от смерти со спеленутыми руками и с болью в сердце. Однако такое вполне могло быть. Он знавал людей, оживших после битвы, когда товарищи уже приготовились опустить их в могилу; подобное случалось и с друзьями Бранда. И сам Бранд выжил, получив глубокую рану в живот. Такое бывало, хоть и нечасто.

– Что было потом?

– Нескольким доверенным людям сказали правду. Но вскоре распространились слухи, что пришедшие к склепу узнали евангелие, благую весть, и что гробница оказалась пуста и являлся ангел Господень. Что Христос спускался в ад, дабы спасти патриархов и пророков. Христиане считают, эта история исходит от Никодима, потому что тот разговаривал с Христом после распятия. До сих пор они читают эту историю в своем ложном Евангелии от Никодима. Но все это неправда. Христос не умирал и не являлся своим приверженцам. Его выходили Иосиф с Никодимом и женщина, которую звали Марией Магдалиной. Потом богатый Никодим тайно распродал свое добро, и то же самое сделал Иосиф из Аримафеи, и все они, вместе с Христом и Магдалиной, пробрались в нашу страну. Они покинули Палестину, из-за которой боролись римляне с евреями, и отправились на другой край Внутреннего моря, находившийся в пределах древней Римской империи. Здесь они жили. Здесь они растили своих детей, детей Иисуса и Марии. Здесь они умерли. И их семя не сгинуло. Ведь все мы, народ гор, можем проследить наше происхождение от них. И поэтому мы сыновья Господа!

Последние слова были произнесены триумфально, им вторили все сидящие в зале.

Да, подумал Шеф. Такая история христианам не понравилась бы. Но тут есть неувязка: ведь если Иисус, происхождением от которого они гордятся, был простым смертным, почему они объявляют себя сынами Господа и почему верят в Христа? У них есть причина не верить. Но у этих еретиков на все найдется ответ, в точности как у Торвина и Фармана. У верующих всегда готовы объяснения.

– И чего же тогда хотите от меня? – тихо спросил он.

– Грааль. Мы сохранили его. Сейчас он в глубочайших глубинах Пигпуньента. Но император знает, что Грааль там, его люди копают денно и нощно. Мы боимся, что скоро он найдет реликвию, а также наши святыни и заветы. Он уничтожит реликвии и вместе с ними все источники нашего тайного знания. Мы должны спасти Грааль и наши книги. Или прогнать императора. Ты… ты пришел к нам в страну, неся на груди наш священный знак, ты выдержал сакральное испытание без помощи и подсказки. Некоторые из нас думают, что ты – явившийся вновь святой Никодим! Мы просим помочь нам.

Шеф почесал в бороде. Интересная история. Но гораздо интереснее выбраться отсюда. Он все еще во власти фанатиков.

– Я не Никодим, – заявил он. – И позвольте спросить. Если я сумею сделать то, о чем вы просите – а я не знаю, как это сделать, – что вы тогда сделаете для меня? Ваша вера – не моя вера, и ваши беды – не мои беды. Какова цена? И вам следует помнить, что я богат.

– Твое богатство – золото. Мы, впрочем, слышали, что ты все время ищешь новые знания, что ты и твои люди пытаетесь летать, сделать то, чего никто еще не делал. Нам сказали, что ты хочешь выведать тайну греческого огня.

Шеф выпрямился, у него сразу пробудилось любопытство.

– Вы знаете тайну греческого огня?

– Нет. Во всем мире лишь нескольким грекам ведом этот секрет, и, скорее всего, каждому известна лишь его часть. Но мы кое-что знаем об огне, и то, что знаем, расскажем тебе. Если вернешь нам наши святыни.

Красные отблески позади перфекти уже угасли, зал освещался теперь лишь чистым светом десятка ламп и выглядел, несмотря на каменные стены, как и любая другая комната, где люди занимаются своими делами.

– Я сделаю, что смогу.

Глава 17

Император римлян понял наконец то, что на протяжении истории довелось узнать многим измученным военачальникам: чем больше помощников в серьезном и трудном деле, тем больше проблем, если только подчиненные не настолько дисциплинированны, чтобы отказаться от самодеятельности и от преследования личных интересов. Те, кто хорошо знал Бруно, обратили внимание на его побелевшие костяшки пальцев и одеревеневшие шейные мышцы. Остальные заметили только тихий голос и сосредоточенность, с которой государь слушал.

Похоже, барон Бежье был на ножах с епископом Безансона. Их отряды имели примерно одинаковую численность, сто человек и сто двадцать, и считались средними по проявляемой лояльности и рвению. Оба отряда пришли издалека, поэтому в них не могло быть тайных еретиков, но не было и соотечественников императора. Этих воинов определили в среднее кольцо охраны из трех, которыми Бруно окружил Пигпуньент, и они днем прочесывали почти непроходимые кустарники, а в часы ночного отдыха изнемогали в зное, поднимавшемся от обожженной солнцем почвы. Они спорили из-за воды, как и вся остальная армия. Барон считал, что епископ слишком рано снимает своих людей с патрулирования, чтобы они первыми добрались до источника, напоили лошадей и мулов, а люди барона потом вынуждены пить мутную воду. Как будто на десять миль можно сейчас найти чистый колодец или родник.

А в это время, думал Бруно, рабочие с кирками и лопатами все ближе и ближе подбираются к главной тайне. Не далее как сегодня утром они обнаружили в каменной стене, которую разбирали, потайной ход. Он тянулся от замаскированных ниш вниз, к самому основанию крепости, и заканчивался на дне ущелья. Не иначе предназначался для бегства в том случае, если крепость не выдержит штурма. Бруно был уверен, что никто этим путем не воспользовался. В противном случае гарнизон не сражался бы до последнего. Но где есть один тайный ход, там может быть и другой. Время от времени шум огромного военного лагеря перекрывался грохотом камня, который несколько десятков человек сковырнули подъемным механизмом с места и сбросили в глубокое ущелье. У Бруно болела голова, по шее текли ручьи пота. Он испытывал сильнейшую потребность вернуться на раскопки и поторопить рабочих. Вместо этого приходилось слушать спор двух дураков на языке, который он с трудом понимал.

Внезапно барон Бежье вскочил, ругаясь на своем диалекте. Епископ демонстративно пожал плечами, притворяясь, что истолковал движение барона как намерение уйти. Зевнув, он протянул через стол руку с блеснувшим епископским перстнем: дескать, целуй перстень и иди себе.

Разъяренный барон ударил по руке. Епископ, в чьих жилах, как и у барона, текла кровь десяти поколений воинов, вскочил, хватаясь за оружие, которого