Белое дело в России. 1920–1922 гг. - Василий Цветков

Внешне дивизия отличалась дисциплиной. По впечатлениям начальника штаба отряда есаула А. П. Кайгородова и полковника В. Ю. Сокольницкого, встретившего дивизию на марше к российско-монгольской границе: «Войска шли в блестящем порядке, и я как-то невольно перенесся мыслью к доброму старому времени. Равнение было как на параде. Не было отставших. Длинная колонна из конницы и артиллерии мощно оставляла за собою версты, идя на неведомое: победить или умереть!». Едва ли Унгерн смог бы добиться подобного порядка без жестокой требовательности. Был и авторитет у подчиненных, за глаза называвших 35-летнего Унгерна «наш дедушка». Но внешнее повиновение не спасло барона от предательства[1015].

Хотя история не рассматривает ситуации, связанные с «если бы», тем не менее барон имел бы шансы на развитие своих успехов, оставаясь в Монголии. Авторитет «освободителя», «спасителя Богдо-гэгэна» еще долго ставил бы его «выше критики» у большинства монголов и русских колонистов. Данный статус следовало для этого всячески поддерживать и не торопиться «железной рукой» наводить порядок в столице. Нельзя признать обоснованной точку зрения, что барон и его воины стали «в тягость» монголам из-за того, что требовали для своего содержания слишком много мяса – вряд ли они «потребляли» больше продуктов, чем экспедиционный корпус 5-й советской армии в 10 тысяч человек или 15-тысячный китайский оккупационный отряд, учитывая и то, что цены на мясо в Монголии были заметно ниже, чем в ДВР или Северном Китае. Неправомерна и господствовавшая в советской историографии точка зрения, согласно которой монгольский народ сразу поддержал революционное правительство в Алтан-Булаке. Конечно, отталкивали излишняя резкость и грубая прямолинейность барона и его подчиненных, а на этом «фоне» росла привлекательность его противников – «красных монголов» и стоявшей за ними Советской России, но образ «национального героя» вряд ли мог замениться образом «врага» за несколько месяцев.

Вполне возможно, что и Урга, и Азиатский корпус могли стать новыми военно-политическими центрами Белого движения. Ведь Унгерну подчинялись и отступившие в Монголию части бывшего Семиреченского и Туркестанского белых фронтов, и повстанцы – участники Западно-Сибирского восстания (отряды Кайгородова, Бакича, Казагранди, Кузнецова, Шубина, Тапхаева и др.). По точной оценке начальника Осведотдела войск Горно-Алтайской области поручика К. Носкова, «в приграничной полосе Китая, пользуясь защитой международных законов и в то же время нарушая их, стали формироваться мелкие партизанские отряды для борьбы с большевиками. Эти отряды, появляясь в русских приграничных районах, сильно тревожили большевиков, парализовали все их торговые сношения с Китаем и являлись постоянным возбуждающим ферментом для сибирского населения приграничной полосы и даже во внутренних областях Сибири».

Помимо Центральной и Восточной Монголии, определенные надежды возлагались в 1921 г. на Западную Монголию и Северо-Западный Китай (Синьцзянский округ). Сюда после поражения Восточного фронта в январе 1920 г. перешли остатки Отдельной Семиреченской армии под общим командованием генерал-майора, атамана Б. В. Анненкова. Несмотря на очевидность военных неудач, атаман семиреченских казаков в своем приказе (№ 14 от 1 января 1920 г.) отмечал возможность продолжения вооруженной борьбы, связывая ее с ростом повстанческого движения в России: «Успех красных на нашем Восточном фронте еще не означает полной победы большевизма. Сибирь еще не испытала и не узнала, что такое большевизм. Центральная Россия почти два года несет иго большевизма, и почти ни одно перехваченное радио большевиков не пропускает упомянуть о крупном восстании то в одном, то в другом конце Европейской России…, о полном падении советской власти в Ферганской области…, что японцы уже начали свои действия против большевиков. Пусть каждый из нас помнит, что мы боремся за восстановление Права и Закона, и пусть каждый помнит, что в этом деле с нами Бог».

Семиреченская армия и тысячи беженцев из России отступили на территорию китайской провинции Синьцзян и там вынуждены были разоружиться, но для Анненкова это еще не означало окончания сопротивления. Отличавшийся характерной для многих бывших младших командиров Российской Императорской армии, выдвинувшихся на командные посты в период гражданской войны, инициативностью, Анненков с первых же месяцев пребывания в Синьцзяне стремился к проведению военных акций на территории РСФСР. В апреле – мае 1920 г. анненковцы захватили и удерживали стратегически важный горный перевал Сельке Джунгарского Ала-Тау на границе Советской России и Китая. Летом 1920 г., разместившись в г. Урумчи, Анненков добился от губернатора Синьцзяна Ян-Цзун-Сина, депутата центрального парламента Ли-Чжун-цина, ощутимых гарантий по части снабжения и финансирования своих отрядов (за исключением сохранения оружия).

Хотя местная русская колония и консул Г. Дьяков не могли поддерживать анненковцев, атаман (как и Унгерн) рассчитывал на объединение всех перешедших на территорию Западной Монголии из России повстанческих отрядов и остатков частей белого Восточного фронта. С этой целью Анненков намеревался продвинуть свои отряды либо к Афганистану (для удара на Фергану или Семиречье), либо в район г. Кобдо для развития боевых действий в направлении на Алтай. В итоге был выбран второй путь, и в ноябре 1920 г. Анненков выступил из Урумчи на восток. Серьезных препятствий к передвижению со стороны китайской администрации вначале не встречалось; однако вскоре произошло несколько провокационных конфликтов с губернской властью Синьцзяна, связанных с самочинным вооружением интернированных бойцов Семиреченской армии и разгромом китайского гарнизона в крепости Гучен, что привело к аресту атамана и его штаба. Анненков содержался в китайском плену до 1923 г. Тем не менее большая часть казаков все-таки смогла в течение 1921–1922 гг. выйти в белое Приморье.

Принципиальная выгода от сложившейся в Монголии ситуации для белых заключалась в том, что ее территория в начале 1921 г. оказалась единственной, где располагались организованные вооруженные силы (пехота, кавалерия и артиллерия) противников советской власти. Хотя Монголия так и не получила в тот момент мирового признания и ее трудно было назвать формальным «субъектом международного права», здесь не приходилось, в отличие от Китая, связанного соглашениями с РСФСР, прибегать к разнообразным способам сокрытия оружия и его нелегального перемещения в районы дислокации бывших воинских частей. Повсеместно белые войска разоружались сразу же после перехода границы с Китаем. Поэтому план атамана Семенова, рассчитывавшего именно в Монголии сосредоточить разоруженные кадры Дальневосточной армии для восстановления их боеспособности, казался весьма перспективным. Унгерну удалось сохранить не одну лишь политическую или правовую преемственность от Белого движения в России (завершившегося «крымской эвакуацией» и «эвакуацией Забайкалья» в ноябре 1920 г.), но и преемственность военной организации, перешедшую в 1921–1923 гг. к белому Приморью и Якутии. Сосредоточение на границе с ДВР и РСФСР вооруженных «белогвардейских банд» не могло не беспокоить советскую Москву. Борьба с «унгерновцами» предстояла серьезная и бескомпромиссная.

Расчет на антисоветские восстания в Забайкалье и в Сибири не представлялся ошибочным весной 1921 г. Унгерн знал о восстаниях в Кронштадте, Западной Сибири, в Тамбовской губернии, рассчитывал на их успех и рост повстанческих «армий». В Урге находилась мощная радиостанция, и связь с внешним миром поддерживалась регулярно. Получались сообщения из Харбина, Владивостока. Имелись, хотя и неустойчивые, контакты с Семеновым, убеждавшим своего бывшего соратника в надеждах на успех Белого дела в Приморье. Перешедший границу отряд есаула А. П. Кайгородова (переформированный в 1-ю Сибирскую Народную дивизию) подтверждал рост повстанчества в Западной Сибири.