Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

я отправился в конюшни, нашел свои повозку и возничего и велел ехать в сторону Астуры.

Пока мы грохотали вниз по холму, шайки людей с ножами и палками взбегали вверх, на Палатин, где можно было найти лучшую человеческую поживу, и я в мучительной тоске стукнулся головой о стенку повозки, печалясь о том, что Цицерон не сбежал из Италии, когда мог это сделать.

Я заставил несчастного возничего хлестать несчастных лошадей до тех пор, пока бока их не покрылись кровью, чтобы мы прибыли в Астуру до наступления ночи. Мы нашли лодочника в его хижине, и, хотя море начинало волноваться, а свет был тусклым, он доставил нас на веслах через тридцать ярдов к маленькому острову, где среди деревьев стояла уединенная вилла Цицерона. Тот не посещал ее месяцами; рабы удивились при виде меня и не на шутку возмутились, узнав, что им придется зажигать очаги и греть комнаты. Я лег на влажный матрас и слушал, как ветер колотит по крыше и шелестит листвой. Когда волны разбивались о каменистый берег и дом потрескивал, я преисполнялся ужаса, воображая, что каждый из этих звуков может возвещать о появлении убийц Цицерона. Если бы я захватил с собой тот кувшинчик с цикутой, то, почти не сомневаюсь, принял бы ее.

Наутро ветер улегся, но когда я прошел между деревьями, созерцая бескрайнее серое море с рядами белых волн, набегающих на берег, то почувствовал себя предельно несчастным. Я гадал, не глуп ли мой замысел и не лучше ли было бы направиться прямиком в Брундизий, который, по крайней мере, находился на той стороне Италии, откуда отплывали на восток. Но, конечно, вести о проскрипциях и о щедрой награде за отрубленную голову обогнали бы нас, и Цицерон нигде не был бы в безопасности. Он никогда не добрался бы до гавани живым.

Я отправил возничего в сторону Тускула со вторым письмом для Цицерона, говоря, что я прибыл «на остров» — я продолжал выражаться туманно, на случай если послание попадет не в те руки, — и побуждая его спешить изо всех сил.

Потом я попросил лодочника отправиться в Анций и выяснить, нельзя ли нанять судно, которое перевезет нас на побережье. Он посмотрел на меня как на безумца: как я могу требовать этого зимой, при такой ненадежной погоде? — но, поворчав, пустился в путь и вернулся на следующий день, сказав, что раздобыл десятивесельную лодку с парусом: она будет в нашем распоряжении, как только матросы смогут пройти на веслах семь миль от Анция до нашего острова. Больше я ничего не мог сделать — только ждать.

На этом лесистом островке, под названием Астура, Цицерон скрывался после смерти Туллии. Он находил полную тишину, если не считать звуков природы, утешительной; меня же, наоборот, эти звуки беспокоили, особенно когда шли дни и ничего не случалось. Я постоянно наблюдал за берегом, но только под вечер пятого дня на побережье внезапно поднялась суматоха. Из-за деревьев появилось двое носилок в сопровождении рабов. Лодочник перевез меня туда, и, когда мы подплыли ближе, я увидел, что на берегу стоят Цицерон и Квинт. Я поспешно выбрался на песок, чтобы поприветствовать их, и меня поразил вид обоих братьев: в несвежей одежде, небритые, с красными от слез глазами. Шел легкий дождик. Братья промокли и смахивали на пару нищих стариков, причем Квинт, пожалуй, выглядел хуже Марка Туллия. Грустно поздоровавшись со мной, он кинул единственный взгляд на нанятую мной лодку, вытащенную на берег, и объявил, что не ступит в нее ни ногой. Затем он повернулся к Марку:

— Мой дорогой брат, это безнадежно. Я не знаю, почему разрешил тебе притащить меня сюда, — разве лишь потому, что всю жизнь делал, как ты мне велел. Посмотри на нас! Старики со слабеющим здоровьем. Погода скверная. У нас нет денег. Было бы лучше, если бы мы последовали примеру Аттика.

Я тут же спросил, где Аттик.

— Отправился в одно тайное место в Риме, — сказал Цицерон и заплакал, не делая никаких попыток скрыть свои слезы. Но потом так же быстро взял себя в руки и продолжал говорить, будто ничего не произошло. — Нет, прости, Квинт, я не могу жить на чьем-то чердаке, вздрагивая всякий раз, когда раздается стук в дверь. Замысел Тирона не хуже любого другого. Давай поглядим, как далеко мы сможем забраться.

— Тогда, боюсь, мы должны расстаться, — сказал младший брат, — и я буду молиться о том, чтобы встретиться с тобой вновь — если не в этой жизни, то в следующей.

Они крепко обнялись. Потом Квинт отодвинулся и прижал меня к себе. Никто из наблюдавших за этим не смог сдержать слез. Меня охватила великая печаль. Квинт снова забрался в свои носилки, и его понесли обратно по тропе, за деревья.

Было уже слишком поздно, чтобы отправляться в путь, поэтому мы поплыли в лодке на остров. Обсушившись у очага, Цицерон объяснил, что он два дня медлил в Тускуле, будучи не в силах поверить в предательство Октавиана, уверенный, что произошла какая-то ошибка. И вот что он узнал: Октавиан встретился с Антонием и Лепидом в Бононии, на острове посреди реки. Они были втроем, с парой письмоводителей, оставив телохранителей на берегу. Обыскав друг друга, они проверили, нет ли при ком-нибудь спрятанного оружия, и следующие три дня, трудясь с рассвета до сумерек, разделили между собой труп республики, а чтобы заплатить своим солдатам, составили список смертников из двух тысяч богачей, включавший двести сенаторов, чью собственность следовало изъять.

— Мне рассказал Аттик, который слышал это от консула Педия, что от каждого из этих троих преступников в знак доброй воли требовалось обречь на смерть кого-нибудь из самых дорогих ему людей. Антоний сдал своего дядю, Луция Цезаря, хоть тот и выступал перед сенаторами в его защиту, Лепид — своего брата, Эмилия Павла, а Октавиан — меня. На этом настоял Антоний, хотя Педий утверждает, что мальчик поначалу не хотел давать согласие.

— Ты в это веришь? — спросил я.

— Не особо. Я слишком часто смотрел в эти бледно-серые бездушные глаза. Смерть человека трогает его не больше смерти мухи.

Цицерон испустил вздох, от которого, казалось, содрогнулось все его тело.

— О, Тирон, я так устал! Подумать только, что не кого-то, а меня перехитрил юноша, который едва начал бриться! У тебя есть яд, который я просил тебя раздобыть?

— Он в Тускуле.

— Что ж, тогда остается молить бессмертных богов, чтобы они дали мне умереть сегодня ночью во сне.

Но Цицерон не умер.