В погоне за искусством - Мартин Гейфорд

получилось, и далеко за полночь я заселился в отель. И когда на следующий день я в десять утра позвонил в дверь Картье-Брессона, то всё еще чувствовал себя не в своей тарелке.

Мне открыла его жена, Мартина Франк, тоже замечательный фотограф. Меня представили самому Картье-Брессону, удивительно бодрому в свои девяноста три года. Мы сели возле окна, за которым простирался аккуратно расчерченный сад Тюильри. Я достал диктофон, чтобы записать интервью, но тут мэтр поднял свою трость как ружье и сделал вид, что из него стреляет.

Как выяснилось, Картье-Брессону не нравилось, когда к нему приставали с расспросами, и крайне не нравилось, когда его ответы записывали с помощью техники.

– Я люблю беседовать, – заявил он. – И я совсем не люб-лю интервью. На лучшие вопросы ответов не существует.

Я должен был заранее мысленно подготовиться к неожиданностям. Анри Картье-Брессон стал одним из самых великих фотографов в истории отнюдь не потому, что поступал как все. Каждая его фотография – это пойманный миг, снимок настолько поразительно совершенный и по форме, и по выявлению внутренней жизни людей и природы, что трудно поверить в его случайное, не постановочное происхождение. Но эти кадры, все до единого, выхвачены из жизни, потому что принципы работы, которые установил для себя Картье-Брессон, запрещают какие-либо манипуляции с фотографией после той доли секунды, когда щелкнул затвор. Чтобы останавливать такие мгновения, требуется полная погруженность в окружающий мир и – высочайшая степень спонтанности.

Слегка смятенный, я вытащил из сумки блокнот и ручку и попытался дальше следовать намеченному курсу. Я прекрасно знал, что Картье-Брессон славился вспыльчивостью и причудами. Например, он, как известно, терпеть не мог, ко-гда его фотографировали, и даже иногда грозил тростью людям, которые пытались это сделать. Я раньше не слышал, что он возражает против записи на диктофон, но уже сталкивался с подобными фобиями у других людей.

Сначала я попытался задать заготовленные вопросы и получил в ответ сердитые реплики. Типичный отклик, нацарапанный у меня в блокноте, звучал так: «Отвечайте сами! Вы что, мой отец-исповедник?» На мой первый общий вопрос о фотографии, – я видел это главной темой моей большой газетной статьи, – он буркнул, что не фотографирует и не фотографировал уже много лет (это была не совсем правда, о чем я прекрасно знал: доказательство – помещенное выше фото).

Картье-Брессон настаивал, что он двадцать лет вообще не думал о фотографии. О чем же он тогда думал? «Об анархизме, – ответил он, – а виски не выпьете?» На часах было только одиннадцать с небольшим, поэтому я неуверенно отказался от виски, но дрогнул и согласился на красное вино, которое было предложено следующим. На этом этапе, внутренне запаниковав, я сменил тактику и решил идти у него на поводу.

Мы стали просто беседовать, и с этого момента атмосфера начала теплеть. Для начала он рассказал мне, что думает об англичанах.

– Для меня, – сказал он, – Англия – самое экзотическое место в мире. Английские манеры, деление общества на классы: оно заметно даже по обуви. У вас, у британцев, никогда не было революции, или она произошла слишком рано.

Англосаксам трудно понять анархизм, – сетовал Картье-Брессон, – это не беспорядок, как вы полагаете, это этика. Анархизм скорее подходит для романских народов.

Сам он анархистом был, но тем не менее считал экзотический иррациональный мир Лондона непостижимым.

Британия для него непонятна, добавил Картье-Брессон, хотя у него была няня-англичанка, родом из Вулверхэмптона; в то время во Франции много английских девушек служили нянями, это было поколение, чьи женихи погибли в Первую мировую войну.

Эта война, с чувством говорил Картье-Брессон, несомненно разделяя точку зрения всех, кто ее пережил, была «наверное, самым ужасным, что когда-либо случалось с человечеством». «Поэтому, – вспомнил он, – все выдохнули с облечением, когда произошла русская революция 1917 года». Картье-Брессону в это время было девять лет. На следующий год ему с родителями пришлось бежать из Парижа в Бретань, чтобы скрыться от обстрелов «Большой Берты» – гигантской немецкой мортиры, которая обстреливала город с расстояния в семьдесят пять миль.

АНРИ КАРТЬЕ-БРЕССОН

РИМ

1959

На этом этапе я решил разыграть свою единственную карту. У нас был один общий знакомый: художник Люсьен Фрейд. За несколько лет до нашего интервью Картье-Брессон, которому было всего-то восемьдесят девять, взобрался на пятый этаж дома Люсьена в Холланд-парк, без предупреждения вторгся в мастерскую и сделал фотографию художника (это одна из причин, по которой я был уверен, что его утверждение «я много лет не притрагивался к камере» – всего лишь художественное преувеличение). Ободренный этим обстоятельством, я пошел на риск и рассказал ему историю, которая, на мой взгляд, наглядно иллюстрировала различие между английским и французским складом ума. Это была история о строительстве мостов в начале XIX века. Тогда французские инженеры начали проектировать эти сооружения, исходя из математических выкладок, учитывающих вес и напряжение конструкций, а британцы придерживались традиционного метода «на глазок». В конце концов французы вышли на правильный путь, но на первых порах, поскольку математические модели еще не были отработаны, больше мостов рушилось на их стороне Ла-Манша.

Картье-Брессону моя история, к счастью, понравилась, и, пожалуй, он принял сторону британцев. Внезапно он начал излагать мне свою философию фотографии, которая, как оказалось, во многом основывалась на инстинктах. «Единственное, что важно – это взгляд». А это, объяснил он, «получается только на ходу». Картье-Брессон любит ходить пешком. Во время прогулки, возможно внезапно и неожиданно, перед ним появляется объект охоты, его добыча, и за долю секунды он делает рывок.

– Это радость. Это оргазм. Ты угадал, и ты уверен. Это интуиция и восприимчивость, ничего больше – и этому научить нельзя. Можно прекрасно научить чему угодно, кроме восприимчивости и чувственности. Вы можете себе вообразить, – спросил он меня, – должность профессора восприимчивости в Сорбонне?

После Второй мировой войны, во время которой Картье-Брессону довелось и попасть в лагерь для военнопленных, и участвовать в Сопротивлении, художник Жорж Брак дал ему книгу Ойгена Херригеля Дзен и искусство стрельбы из лука (1948). Она посвящена секрету, как стрелять, не прикладывая сознательных усилий, так, словно тетива спускает себя сама. В этом мистическом подходе к спорту Картье-Брессон увидел метафору той фотографии, к которой он стремился. Подобно стрелку, фотограф выжидает с камерой наготове, пока ему представится подходящий момент, и тогда, уже почти без осознанного решения, раздается щелчок затвора. Или, во всяком случае, такова теория Картье-Брессона.

– Думать опасно, – сказал он мне вполне в духе мастера дзен. – Мне нравится, как думают кошки.

Я вспомнил, что юность