И вдруг никого не стало - Изабель Отисье

В налоговом центре пятнадцатого округа ее встретили с почестями. Директриса произнесла пылкую речь, коллеги шумно приветствовали и преподнесли ей «набор для возвращения к парижской жизни»: сумочку, шляпку, перчатки и зонтик. Официально ее годичный отпуск давно закончился, так что теоретически она была вычеркнута из списка сотрудников, но ей сказали, что ее досье уже отправили наверх, и пообещали, что для нее сделают исключение. Луиза сомневалась, что из этого что-нибудь получится, и ей так же не хотелось возвращаться на прежнюю работу, как и в прежнее жилье. При одной только мысли о том, что вечером после работы она не будет ждать в «сороковом» Людовика, он не повернет ключ в замке, она не возьмет сумку и они не пойдут ужинать вдвоем, Луиза снова и снова испытывала то же нестерпимое ощущение пустоты, что в первое утро в «Хилтоне». Теперь оно часто ее мучило.

Единственным неприятным эпизодом в череде дел стал вызов в полицейский участок пятнадцатого округа.

– Весьма сожалеем, мадам, но мы обязаны вас допросить. Вы же понимаете, человек умер.

На деле же половина сотрудников участка нашла предлог, чтобы заглянуть в кабинет, и допрос был скомкан. Главный комиссар, забравший себе досье, подсказывал ей ответы, по мере того как задавал вопросы, и через каждые три слова предлагал кофе, так что Луиза толком не помнила, что она там подписала, а протокол, выйдя из участка, разорвала.

Все время, свободное от радио и телевидения, Луиза проводила с Пьер-Ивом. Они закрывались в ее гостиничном номере, заказывали кофе и минеральную воду. Места здесь было намного меньше, чем в «Хилтоне», она, подсунув под спину подушку, устраивалась на кровати в своей излюбленной позе – подобрав ноги и обхватив руками колени, он же садился на единственный стул, повернув его так, чтобы оказаться напротив нее, и раскрывал тетрадь в клетку. Но настоящим его рабочим инструментом был старенький диктофон, который Пьер-Ив таскал с собой с незапамятных времен. Аванс, который Пьер-Ив выторговал у издателя, позволял платить студентке, чтобы та расшифровывала записи. В тетрадку Пьер-Ив записывал только мысли, приходившие в голову, пока Луиза говорила: о чем надо расспросить подробнее, какие иллюстрации или ссылки найти, с какими людьми поговорить, а главное – темы, из которых должна сложиться структура книги. Он не хотел, чтобы у него получилась обычная приключенческая повесть. Он с самого начала был убежден, что история Луизы и Людовика найдет отклик в душе каждого читателя. Эта история подставляла зеркало нашему обществу: да, у нас есть сложнейшая современная техника, но каждый из нас в любой момент может лишиться и своего положения, и материальных благ. В чем-то все это перекликалось и с распространившимися в последнее время теориями вынужденного или добровольного возвращения к природе.

На первой странице тетрадки он записал главное: – И вдруг никого не стало.

– Из общества, где есть все, перейти туда, где нет ничего.

– В эпоху глобальной коммуникации лишиться связи.

– Встретиться лицом к лицу с враждебной природой.

– Заново учиться делать то, что умели предки, полагаться на интуицию.

Мысленно пытаясь поставить себя на их место, он именно эти проблемы находил самыми трудными. Они много говорили с Луизой о ее детстве, о том, как она росла, в каком духе ее воспитывали. Потом перешли к смыслу их путешествия, к подготовке к нему, к тому, как все начиналось. Пьер-Ив еще не знал, войдет ли все это в книгу, но ему это требовалось, чтобы почувствовать своих героев.

Но больше всего Пьер-Ива занимали отношения между этими двумя заброшенными на край света людьми. Наскоро пролистав все, что нашел на тему кораблекрушений, он понял, насколько часто все решают настроения внутри группы, выстраивающиеся иерархии и союзы, и как главные действующие лица оказываются ангелами или демонами, которые вдали от всяких социальных ориентиров психологически срываются. Именно над этим он и хотел работать вместе с ней.

Собственно, самым притягательным Пьер-Ив считал то, что мечта Луизы и Людовика была мечтой очень многих: сбежать от этого давящего и вечно спешащего общества, из отравленного воздуха больших городов, вернуться к природе и подлинным человеческим отношениям. И вот у него на глазах эта утопия обернулась кошмаром. Он хотел понять, случилось ли это по их вине, сами ли они лишились благодати или у них, с их происхождением, не было ни малейшего шанса достичь цели? Может быть, в обществе изобилия они утратили необходимые рефлексы?

Он даже задумался, а не испытать ли ему это на собственной шкуре? Пусть бы его на какое-то время бросили на необитаемом острове – просто чтобы попробовать. Но пример сидящей напротив измученной женщины заставил его от этого намерения отказаться.

Для Луизы эти излияния оказались спасительными. Впервые в жизни она находилась в центре событий, была главной героиней, а не массовкой. До сих пор по-настоящему ею интересовался только Людовик. Пресса привлекла к ней внимание – доброжелательное, но поверхностное. А здесь, сидя напротив Пьер-Ива в тесном и скудно обставленном номере, напоминающем кабинет психолога, она почувствовала, что действительно существует. Ее жизнь разворачивалась, обретала перспективу. И если она по-прежнему не видела смысла во всем, что с ней произошло, то, по крайней мере, поняла логику событий, которые ее к этому привели.

Пьер-Ив держался настороже. Если ее голос выдавал волнение, как было во время первого их телефонного разговора, он помечал, о чем шла речь, собираясь вернуться к этим болезненным темам позже. Ему вовсе не хотелось на нее давить, и еще того меньше – ее травмировать. Она и без того хлебнула полной мерой.

Он не без цинизма прикидывал, стоит ли закрутить с ней роман. Иногда она казалась такой трогательной – хрупкая, съежившаяся на постели, с уставившимися куда-то в пространство зелеными глазами и такая бледная в луче скупого ноябрьского солнца. Да нет, он относится к ней скорее как старший брат. Если ему хотелось ее обнять, то только чтобы утешить, защитить. Он чувствовал, что от своей утраты она не оправится никогда, а жестокий мир тут же отвернется от нее, когда она ему наскучит, когда на нее досыта насмотрится в передачах, идущих в прайм-тайм. Художник может влюбиться в свою модель и идеализировать ее на полотне, но он, Пьер-Ив, в первую очередь хотел ее проанализировать, рассмотреть под лупой эти восемь месяцев краха, докопаться до истины.

Луиза решилась рассказать ему о том, как они подрались, когда появился круизный лайнер, и обо всех мелких распрях, рассказала и о чувствах, которые они разделяли, и о случаях, когда они действовали согласно и сообща. Одно уравновешивало другое, в общем и целом это были отношения обычной супружеской пары, лишь немного обостренные из-за ситуации, в которой они оказались, у всех бывают хорошие и плохие дни. И только о том, что она бросила Людовика и отправилась на поиски научной станции, Луиза по-прежнему молчала. Когда она сказала, что ушла с китобойной базы после смерти Людовика, Пьер-Ив, глядя, как она выкручивает руки, – раньше он у нее таких жестов не замечал – почуял некий скрытый от него поворот событий, но потом приписал все это мучительным воспоминаниям об агонии мужа. Все выглядело правдоподобно: после его смерти оставаться в «Сороковом» было немыслимо, она брела наугад, рискуя погибнуть, и случайно наткнулась на эту научную базу. Тогда почему же он записал у себя в тетрадке, что надо бы потом снова расспросить ее об этом?