Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики - Александр Куприянович Секацкий

выполняется принцип «Если что-то болит, то с этим надо что-то делать». Этот же принцип актуализуется и в случае душевной боли: необходимо искать способ избавления от страданий. Правда, тут же возникает и универсальный совет: «Все пройдет, ибо время лечит». Но в отношении интересующей нас смутной досады дело, похоже, обстоит иначе. Тут уже никто не говорит, что время лечит или исправляет, большинство, напротив, провозглашают (про себя, конечно): «То ли еще будет!» И тем не менее продолжают игнорировать сигнал, в связи с чем возникает ряд вопросов. Не потому ли сигнализация так слаба, что сообщает, в сущности, о пустяках? А если бы возникающий дискомфорт был сопоставим с болью от телесных и душевных ран, то какие меры можно было бы принять? И существуют ли тут меры противодействия вообще? Что тут может соответствовать профилактике и лечению?

* * *

Теперь подойдем к вопросу с другого конца. Все психическое и сама психика в целом прежде всего представляют собой объекты странной комплектации. Говоря совершенно коротко, это означает, что не существует одного-единственного алфавита, в котором мог бы исчерпывающим образом быть записан квант сознания. Ткань психического не может быть представлена в виде скатерти, и нет такого стола, даже воображаемого, на котором она могла бы быть расстелена. Все психическое, не говоря уже о сознании, обладает неустранимой многомерностью и есть тождество трансцендентных друг другу событийностей: состояний нейронных цепочек, графических символов, органики двойного назначения и всей совокупности сделанного. Каждый образ, каждый пси-объект обладает подобной многомерной комплектацией, и именно в этом его суть и специфика. Одна-единственная плоскость никак не подойдет для репрезентации действующего психического, каким бы богатством связей она ни обладала.

Само отождествление при этом является примером дальнодействия (нелокальности). Остальные взаимодействия макромира осуществляются в пределах пространства, тогда как комплектация сознания и психических объектов не может быть описана в терминах близости – удаленности, каузальности, сходства и различия. Так, между графическими символами текста и констелляциями нейронов мозга не существует ни сходств, ни различий – только тождество, операция принятия за единицу, за одно и то же…

Между объектами, заданными в одном пространстве, возможна коммуникация и множество взаимодействий. Между ипостасями субъекта и его взаимно-трансцендентными проекциями все же есть что-то вроде протокоммуникации, ее можно назвать реакцией на разрыв.

Как говорил Ленин, революция только тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться, – эти слова пригодны и для психики как целого. Архаические объекты странной комплектации, например суперпозиции в самом широком смысле слова, хрупки и пугливы, любое вмешательство наблюдателя или прибора разрушает их. Однако сознание и вообще все психические объекты, комплектуемые подобным же образом, не столь беззащитны – и в этом их главное отличие от исходных суперпозиций. Попутно можно сказать, что первые формы комплектации совершенно лишены иммунитета, даже простейшего, – способности устоять в присутствии чужого, не исчезнуть, будучи зарегистрированными. То есть пройти процедуру esse percipi. Из-за отсутствия какого-либо иммунного ответа в таких случаях гибнут коты Шредингера, некоторые психические объекты, можно сказать самые трепетные существа внутреннего мира, гибнут по этой же причине. Однако стабильные пси-объекты и само сознание соответствующим иммунитетом, безусловно, обладают.

Попытка нарушить комплектацию вызывает боль: это сигнал со стороны органической материи. Та же боль, обогащенная нюансами, сопровождает и порывы души, угрожающие разрывом; смысл каждого такого сообщения, в сущности, прост – необходимо исцелить, восстановить целое. Почему же разрывы и ранки, сопровождающие выбывание смысловых ассоциативных фрагментов из внутреннего мира, такой боли не вызывают? Кажется, что этого не объяснить ничем иным, кроме странного несовершенства, упущения природы, которое, впрочем, может быть компенсировано сознанием, причем подобная задача для сознания представляется исключительно важной, ибо действительные последствия «вылетания из головы» можно без преувеличения назвать роковыми. Тем не менее отсутствие реакции на спонтанное забывание того, что только что было под рукой, можно смело отнеси к числу очень странных вещей этого мира, таких, например, как повсеместные и совершенно «бесстыдные» признания в собственной усталости или готовность стариков (и особенно старушек) принимать любую помощь и опеку, хотя все подобные вещи относятся к числу фатальных стратегий, проанализированных Бодрийяром, и представляют собой пусковые механизмы дряхления и смерти. Но даже и на их фоне беспечность по отношению к стремительному выбыванию из памяти живых клеточек смысла вызывает удивление. Почему же взамен вылетевших из головы фрагментов туда, в голову, не приходит тревожная мысль: «С этим надо что-то делать!» Что именно, быть может, не сразу понятно, но если бы сигнал был сопоставим с болью, нашлись бы какие-нибудь действенные средстваисцеления, тем более что подсказка содержится в самом термине: «исцеление» ведь и есть восстановление целого путем возможной замены порушенных фрагментов.

* * *

Но сначала несколько наблюдений относительно судьбы вылетевшего из головы и относительно судьбы самой головы. Во-первых, любопытно, что беспокойство, связанное с «вылетанием», и без того не слишком серьезное, со временем, по мере прогрессии забвения, еще и убывает… Вот ускользнувшее слово или словосочетание, оно пребывает в состоянии нехватки. Только что все было под рукой, однако вот понадобилось и, как выяснилось, исчезло. И далее, если ничего специально не делать, запускается кумулятивный процесс: он начинается с расширения площади забываемого и образования «серых дыр», а заканчивается тем, что не удается припомнить уже и самих попыток припоминания…

В психоаналитическом смысле это было бы скорее излечением, в общемедицинском – глубокой анестезией, причем наступающей спонтанно, с отключением сопротивления, с утерей чувства того, что надо припоминать. Поразительным образом в этой прогрессии забвения отсутствуют даже фантомные боли, благодаря чему мы имеем дело с неуклонно расширяющимся зазором между внутренними и внешними свидетельствами. Для внешнего наблюдателя начиная с определенного момента очевиден сигнал SOS, но утопающего, увы, никак не спасти, в том числе и потому, что внутренняя сигнализация о бедствии, и прежде бывшая слабенькой, совершенно прекращается.

Таким образом, старость дает о себе знать в виде морщин, седых волос и прочих следов деградации поверхности. Раньше принято было разводить руками: «Ну, тут ничего не поделаешь». Теперь, однако, меры предпринимаются, и определенные успехи в создании благообразной упаковки для стариков и старушек налицо. Внешние следы старения подчищаются, и разглаженные лица сохраняют некую едва различимую общность выражения. Возможно, когда-нибудь эта общность разглаженных лиц получит имя, например – «Типичное лицо маразматика», ибо с сущностными проявлениями маразма ничего не происходит.

* * *

Что же, однако, можно сделать для предотвращения этого спонтанного забывания, самопроизвольного распада архива, когда выпадают целые файлы или уничтожаются их названия, что делает содержание файла недоступным, раз уж мы признаем этот безобидный с виду процесс столь значимым и