Украденная любовь - Рексанна Бекнел

Киприан сделал успокаивающий жест;

— И целовать вас сейчас я тоже не собираюсь. Вам нечего бояться, Элиза. Я только хотел отдать вам эти вещи.

Ее нисколько не разочаровали эти слова, твердила себе Элиза. Ну просто ни капельки. Как только можно такое подумать! И подступившие к ее глазам слезы — это слезы облегчения, а вовсе не разочарования.

Она откашлялась и неуверенно произнесла:

— Ну что ж… прекрасно. Но Обри… Он все-таки ваш пленник, не так ли?

Обдумывая ответ, Киприан не сводил с нее глаз. Пока все шло как нельзя лучше. Она позволила ему войти в свою каюту и, похоже, приняла предложенный им мир. Он же со своей стороны, несмотря на соблазнительный беспорядок в ее одежде, с поразительным самообладанием удерживался от того, чтобы заключить Элизу в объятия и попытаться овладеть ею тут же, на месте. Правда, ему это давалось нелегко, однако Киприан тешил себя мыслью, что, когда это наконец произойдет, она придет к нему первой.

А Киприану действительно очень хотелось, чтобы Элизу влекло к нему, невзирая на отсутствие у него титула и высокого положения в ее мире. Если он сможет заставить племянницу Хэбертона уступить ему, как сладок будет его триумф, как полна победа над этим ублюдком и всем обществом, живым воплощением которого он являлся! Поразмыслив о том, как лучше всего добиться своей цели, Киприан решил, что ключом к неприступной крепости целомудрия Элизы послужит Обри. Пока она будет верить, что сможет поколебать его и изменить его намерения относительно мальчика, ей никуда от него не деться.

— Я думал над тем, что вы сказали, — промолвил он, ловко разыгрывая нерешительность. — Ну, над тем, что Обри ни в чем не виноват и моя вражда с Ллойдом Хэбертоном его не касается.

Он сделал паузу, наблюдая за ее реакцией. Выразительные глаза Элизы загорелись надеждой, и Киприан поздравил себя с тем, что выбрал верный путь.

— Вы решили отпустить нас? «Осторожнее», — сказал себе Киприан.

— Я ничего не решил. Пока не решил. То, что сделал ваш дядя, простить нельзя, — добавил он, и в голосе его явственно прозвучал гнев.

— Но что же именно он сделал? — спросила Элиза. Она положила узелок с вещами на кровать и на этот раз сама без опаски приблизилась к Киприану. Она так мило подняла к нему лицо, а в ее серьезных глазах читалось такое искреннее желание понять, в чем дело, что Киприан буквально разрывался между ликованием от того, что все получилось так легко, и досадой на свое лицемерие. По сути же, в его душе боролись сейчас ненависть к отцу и страсть к женщине, стоявшей перед ним, но об этом он старался не думать.

— То, что произошло между нами, вас не касается, — сказал он намеренно грубо, чтобы заставить ее отойти подальше.

Элиза некоторое время молчала, словно обдумывая его слова. При этом она не сводила с него пристального взгляда своих прекрасных, выразительных глаз, и Киприан впервые заметил, какого они глубокого темно-серого цвета. Они напоминали ему грозовые тучи над морем, и в них вспыхивали серебристые лучики, похожие на молнии. Казалось, будто одна из этих молний сейчас ударит в пол между Киприаном и Элизой, — такое напряжение повисло вдруг в воздухе маленькой каюты.

— Ну хорошо, — сказала наконец Элиза. — Это ваши с ним дела, они действительно не касаются ни меня, ни Обри, — подчеркнула она.

Элиза ждала ответа, по-прежнему глядя ему в лицо, и Киприан чувствовал, как тяжело колотится о ребра его сердце. «Ее можно заставить захотеть меня! — думал он. — К черту влюбленного мальчишку Оливера и заступника Ксавье! Элиза будет моей!»

— Не заключить ли нам мировую? — тихо произнес он, боясь порвать протянувшуюся между ними нить.

Элиза моргнула и быстро облизнула губы. Сколь ни невинно было это движение, Киприан тут же почувствовал гнетущую тяжесть в чреслах.

— Я не уверена, что могу вам доверять, — ответила она наконец, и ее чуть задыхающийся, хрипловатый голос коснулся самого сердца Киприана, словно неожиданная ласка. В устах любой другой женщины эта простая фраза прозвучала бы приглашением к увлекательной игре, в которой он всегда охотно принимал участие — к игре с поддразниванием, ложными выпадами, притворными отступлениями и коварными ловушками. Киприан искусно вел такую игру с женщинами опытными и пылкими, прекрасно знающими, чего они хотят, но предпочитающими заставить мужчину потрудиться, прежде чем открыть ему дорогу к своему телу. Но Элиза… Она даже представления не имела, каким мощным оружием обладает. Ведь ей стоило только провести язычком по своим губам, как только что, или по его, как в прошлый раз, и Киприан мог бы не устоять…

Огромным усилием воли он заставил себя сосредоточиться.

— Что мне сделать, чтобы убедить вас?

— Ну… — Задумавшись, Элиза машинально переступила с ноги на ногу, и Киприан посмотрел на ее босые ноги. Боже, какие у нее пальчики! Какие они маленькие и розовые — совсем как ее язычок! И наверное, как некоторые другие соблазнительные местечки на ее теле… Дьявольщина, лучше ему об этом не думать! — Вы не могли бы позавтракать с Обри? С Обри и со мной, — уточнила Элиза.

— Конечно, — тут же ответил Киприан, не колеблясь ни минуты. Он был готов на все, лишь бы заставить ее смягчиться и потерять бдительность. Легкая улыбка, коснувшаяся губ Элизы при столь быстром и решительном согласии, была ему наградой. Пусть легкая, сдержанная, но все же это была улыбка, которая сулила ему исполнение задуманного.

Выйдя из каюты Элизы, Киприан поднялся на палубу и встал на том месте, которое находилось прямо над ее кроватью. Вделанная в палубу стеклянная призма, сквозь которую в каюту попадал днем солнечный свет, сейчас сама мягко светилась — Элиза все еще не погасила фонарь. Киприан не мог видеть ее сквозь шестидюймовую призму, но распаленное воображение услужливо рисовало ему каждое ее движение. Вот она сбросила одеяло, в которое куталась во время их разговора, и при каждом вздохе ее безупречно вылепленные груди слегка приподнимают мягкую фланель капота. Вот в складках ткани мелькнула ее изящная лодыжка. Вот она потянулась, и…

Желтый свет фонаря неожиданно погас, и перед мысленным взором Киприана предстали еще более заманчивые картины. Вот Элиза взбирается на высокую кровать, и тонкая фланель обрисовывает точеные изгибы ее тела. Вот она ложится, укрывшись льняной простыней, и, небрежно раскинув ноги, кладет под голову изящную ручку… Боже мой, какая же она теплая и нежная, когда спит вот так, разметавшись, с невинной и безмятежной улыбкой на розовых ланитах! Наверное, только у самого грязного развратника это очаровательное видение может пробудить похоть. И лишь последний негодяй может осмелиться обидеть это милое дитя…

Но как ни стыдил себя Киприан, желание только сильнее разгоралось в нем, и он не понимал, в чем дело. У него уже несколько недель не было женщины, говорил он себе, вот почему он так мучительно, почти до боли, хочет эту девушку. Кроме того, женщины, которых он знал когда-то, разительно отличались от Элизы Фороугуд. Особы весьма искушенные, они с удовольствием кувыркались с ним в постели, затем бодро вскакивали и бежали дальше по своим делам. Недостаток внутренней утонченности и, как следствие, хороших манер они с лихвой восполняли пылкостью и умением. Близость с ними была подобна пряному блюду, которое он жадно поглощал и о котором забывал, пока вновь не начинал ощущать голод.