Птичий город за облаками - Энтони Дорр

По ночам у него бывают панические атаки – приступы удушья, когда он боится, что умрет прямо сейчас. По утрам сотрудники разведорганов на ломаном английском произносят речи о том, как опасно сражаться на стороне буржуазных разжигателей войны. Вы пешки империализма, говорят они, ваша политическая система прогнила, вы разве не знаете, что половина населения Нью-Йорка голодает?

Военнопленным показывают карикатуры – Дядя Сэм с вампирскими зубами и долларами вместо глаз. Кто-нибудь хочет горячий душ и отбивную? Всего-то и надо, что попозировать для пары снимков, подписать заявление-другое, сесть перед микрофоном и прочесть несколько фраз с осуждением Америки. Когда Зено спрашивают, сколько на Окинаве бомбардировщиков Б-29, он отвечает: девяносто тысяч. Столько самолетов, наверное, не было за всю историю авиации. Когда он объясняет следователю, что живет около воды, тот требует нарисовать лейкпортскую гавань, а через два дня говорит, что потерял карту, и требует повторить – проверяет, нарисует ли Зено дважды одно и то же.

Как-то охранник вызывает Зено и Блюитта из барака и ведет на край ущелья, указывает прикладом карабина на один из четырех карцеров и уходит. Карцеры – что-то вроде гробов из глины, камней и соломы. Сверху на них дощатые крышки. Длина карцера – футов семь, высота – около четырех, то есть внутри можно лежать или стоять на коленях, но нельзя выпрямиться.

Гнусная, отвратительная, нестерпимая – вонь от карцера, к которому они приближаются, не поддается определению. Отодвигая щеколды, Зено задерживает дыхание. В воздух тучей взлетают мухи.

– Мама родная, – шепчет Блюитт.

Внутри, у дальней стены, труп: маленький, анемичный, белокурый. На нем британская гимнастерка с двумя большими нагрудными карманами, вернее, то, что от нее осталось. Одно стеклышко очков расколото. Труп пальцем поправляет очки. Зено и Блюитт подпрыгивают от неожиданности.

– Спокойно! – говорит Блюитт.

Британец таращится на них, будто увидел существ из другой галактики.

Ногти у него черные, обломанные, лицо и шея – в грязных разводах, над ним роятся мухи. Только перевернув крышку, чтобы поставить ее на землю, Зено видит, что с внутренней стороны она сплошь покрыта выцарапанными словами. Часть из них написана привычным алфавитом, часть – другим.

гласит одна строчка, странные буквы заваливаются набок.

У Зено перехватывает дух. Он знает эти стихи.

– Малыш? Опять, что ли, оглох?

Блюитт забрался в гроб и, отворачиваясь от вони, силится поднять британца под мышки, а тот лишь моргает через разбитые очки.

– Зет? Так и будешь весь день сопли жевать?

Зено собирает все сведения, какие может. Британец – ефрейтор Рекс Браунинг, гимназический учитель из западной части Лондона. На войну пошел добровольцем, в карцере провел две недели. Туда его отправили на «исправление» за попытку побега и выпускали только на двадцать минут в день.

«Ненормальный», – говорит о нем кто-то. «Псих», – добавляет другой. Все знают, что бежать из Лагеря номер пять бесполезно. Военнопленные небриты, истощены от голода, ростом намного выше корейцев – их сразу заметят. Даже если проскользнуть под носом у охранников, нужно пройти сотни миль по горам, миновать десяток блокпостов, перебираться через ущелья и реки, а любого корейца, который пожалеет беглого, наверняка расстреляют.

И все же гимназический учитель Рекс Браунинг попытался. Его нашли в нескольких милях от лагеря на сосне, в пятнадцати футах от земли. Китайцы срубили сосну, привязали Рекса Браунинга веревкой к джипу и так притащили в лагерь.

Несколькими неделями позже Зено собирает хворост на склоне холма, в нескольких сотнях ярдов от ближайшего охранника, и видит Рекса Браунинга на дороге внизу. Тот хоть и тощий как скелет, но не хромает. Время от времени Рекс останавливается, срывает какие-то листья и сует в карман гимнастерки.

Зено взваливает вязанку на плечо и спешит через кусты.

– Эй!

Тридцать футов, двадцать, десять.

– Эй!

Рекс не останавливается. Зено, запыхавшись, выбегает на дорогу и, надеясь, что охранник не услышит, кричит:

– Так изобильно богами был дом одарен Алкиноев!

Тут Рекс оборачивается и чуть не падает. Он стоит, моргая большими глазами за разбитыми стеклами очков.

– Или как-то примерно так, – добавляет Зено, краснея.

Рекс смеется. Смех у него веселый, заразительный. Шея отмыта, брюки зашиты аккуратными стежками. Ему лет тридцать. Соломенные волосы, светлые брови, тонкие руки – Зено понимает, что в других обстоятельствах, в другом мире Рекс Браунинг был бы очень красив.

Рекс говорит:

– Зенодот.

– Что?

– Первый библиотекарь Александрийской библиотеки. Его звали Зенодот. Назначен на должность Птолемеями.

Такой характерный британский акцент. Деревья качаются под ветром. Вязанка давит Зено на плечо, и он кладет ее на землю.

– Это просто имя.

Рекс смотрит в небо, как будто ждет указаний. Кожа на горле натянута так, что Зено почти видит, как бежит по артериям кровь. Рекс кажется слишком нематериальным для этого места, как будто ветер в любое мгновение может унести его прочь.

Затем, резко повернувшись, он возобновляет прогулку. Урок окончен. Зено подхватывает хворост и идет следом.

– Две библиотекарши у нас в поселке прочли мне ее вслух. «Одиссею», в смысле. Дважды. Один раз после того, как мы туда переехали, другой – после того, как умер мой отец. Бог весть зачем.

Они проходят еще с десяток шагов, Рекс останавливается сорвать несколько листьев. Зено упирается руками в колени и ждет, когда прекратится головокружение.

– Как говорится… – начинает Рекс; высоко над ними ветер рвет огромное перистое облако. – Античность придумали, чтобы учителям и библиотекарям было чем кормиться.