Птичий город за облаками - Энтони Дорр

Все волы глубже уходят копытами в грязь. Надсмотрщики добавляют шестую цепь, шестую веревку, шестую упряжку из десяти волов. Уже почти стемнело, животные дышат тяжело. Воздух наполняется криками «Цоб-цобэ!», и шестьдесят волов начинают тянуть.

Животные наклоняются вперед, непомерный вес тянет их назад одного за другим, они снова наклоняются, выигрывают шаг, другой, погонщики вопят, щелкают бичами, волы ревут от растерянности и страха.

Колоссальный груз – кит, выплывающий из земли. Они вытягивают его шагов на пятьдесят, и наконец звучит приказ остановиться. У волов из ноздрей валит пар. Омир проверяет Древу и Луносвету копыта и ярмо. На машину уже карабкаются полировщики. Бронза еще теплая и дымится в холодном воздухе.

Махер складывает тощие руки на груди и говорит, ни к кому в отдельности не обращаясь:

– Для нее придется изобрести совершенно новую повозку.

На то, чтобы провезти машину две лиги от литейной до места испытаний, уходит три дня. Трижды спицы тележных колес ломаются, ободья слетают; колесники работают день и ночь. Груз невероятно тяжел: за каждый час, что он просто лежит на телеге, колеса уходят в землю еще на пару пальцев.

На поле в виду нового султанского дворца исполинскую трубу с ободьями в середине и на концах лебедкой поднимают на деревянную платформу. Рядом возникает импровизированный базар: торговцы продают булгур и масло, жареных дроздов и копченых уток, финики в мешках, серебряные ожерелья и шерстяные шапки. Лисий мех повсюду, как будто всех лис на свете перебили и превратили в плащи. На некоторых зрителях накидки из снежно-белого горностая, на других – суконные мантии, с которых дождевые капли скатываются, как бусины. Омир не может отвести взгляд от этих чудесных нарядов.

В полдень толпа расходится на края поля. Омир и Махер взбираются на дерево, чтобы видеть над головами. К платформе гонят стадо овец, остриженных, покрашенных красной и белой краской и украшенных кольцами. За ними сто всадников без седла на вороных конях, дальше рабы разыгрывают славные эпизоды из жизни султана. Махер говорит, где-то в конце процессии должен быть сам государь, да благословит его Всевышний, но Омир видит лишь прислужников, знамена, музыкантов с кимвалами и барабан, такой огромный, что два мальчика бьют по нему каждый со своей стороны.

Визг дедовой пилы, чавканье жующего жвачку скота, блеянье козы, тявканье собак, журчание ручья, пение скворцов и мышиный шорох – месяц назад Омир сказал бы, что родная лощина переполнена звуками. Однако там была тишина в сравнении с этим: стуком молотков, звоном колокольцев, криками, гласом труб, стоном веревок, ржанием лошадей. Омиру кажется, что у него лопнут уши.

Наконец рожок издает шесть коротких нот, и все смотрят на помост, где поблескивает полированная махина. Человек в красной шапочке залезает внутрь и пропадает целиком. За ним лезет другой с куском овчины, и кто-то у подножия дерева говорит, они, мол, забивают порох, хотя что это значит, мальчикам невдомек. Оба человека вылезают наружу, и на их место отправляется кусок гранита, обтесанный в форме шара; его подкатывают к махине и сталкивают внутрь вдевятером.

Скрежет, с которым шар скатывается в наклонную бронзовую трубу, доносится до Омира над головами зрителей. Имам читает молитву, звенят кимвалы, поют рожки. Человек в красной шапочке заталкивает в отверстие на заднем конце махины что-то вроде сухой травы, подносит к этой траве горящую свечу и спрыгивает с платформы.

Зрители затихают. Солнце уже клонится к горизонту, и на поле вдруг становится зябко. Однажды, говорит Махер, в его родную деревню пришел чужак, объявивший, что умеет летать. Весь день на вершину холма стекался народ, а чужак время от времени говорил: «Скоро я полечу» – и указывал вдали разные места, куда может полететь, а затем принимался ходить, взмахивая руками. К закату собралась большая толпа – такая большая, что не все могли его видеть, и чужак, не зная, что делать, спустил штаны и показал всем зад.

Омир смеется. На помосте люди снова суетятся вокруг махины. С неба сыплются редкие снежинки, люди в толпе переминаются, в третий раз звенят кимвалы, а на краю поля, откуда, возможно, наблюдает султан, порыв ветра встряхивает сотни конских хвостов, привязанных к его знаменам. Омир прижимается к дереву, стараясь не замерзнуть. Еще двое взбираются на бронзовую трубу, тот, что в красной шапке, заглядывает в ее устье, и в этот самый миг исполинская пушка стреляет.

Кажется, будто палец Всевышнего протянулся с облаков и сотряс основания Земли. Тысячефунтовый каменный шар летит так быстро, что его невозможно увидеть. Слышен лишь рев, с которым он рассекает воздух, но раньше, чем сознание Омира успевает отметить этот звук, дерево на дальнем конце поля разлетается в щепки.

Почти одновременно исчезает дерево в четверти лиги дальше, и на мгновение Омиру кажется, что шар так и будет лететь за горизонтом, круша дерево за деревом, стену за стеной, пока не исчезнет за краем мира.

Вдали – наверное, в лиге отсюда – земля и камни брызжут в стороны, как будто незримый плуг ведет огромную борозду, и эхо взрыва отдает в мозге костей. Толпа разражается криками – не столько торжествующими, сколько ошалелыми.

Устье махины дымится. Из двух канониров один стоит, держась руками за уши, и смотрит на то, что осталось от человека в красной шапке.

Ветер уносит дым.

– Страх перед этой штуковиной, – шепчет Махер себе под нос, – будет сильнее ее самой.

Анна

Они с Марией стоят в очереди перед церковью Пресвятой Богородицы Живоносный Источник вместе с десятком других чающих исцеления. Лица монахинь под апостольниками похожи на сухие репьи, хрупкие и бесцветные; самой молодой по виду лет сто. Одна принимает в миску Аннино серебро, другая высыпает монеты из миски в складки своего одеяния, третья машет рукой в сторону лестницы.

Там и сям свечи горят перед мощевиками, в которых хранятся кости святых. В дальнем конце, далеко под церковью, Анна и Мария протискиваются мимо грубого алтаря, на локоть покрытого оплывшим свечным воском, в подземный грот.

Источник журчит, подошвы сандалий скользят на мокрых камнях. Игуменья набирает воду, добавляет заметную долю ртути и встряхивает свинцовый кубок.

Анна держит кубок, пока Мария пьет.

– Какая она на вкус?

– Холодная.

В сыром полумраке слышно эхо молитв.

– Ты все выпила?

– Да, сестра.

Они выходят из церкви. Здесь, снаружи, всё – ветер и яркие краски. Листья летят, шурша по церковному двору, а известняковые полосы в городских стенах как будто светятся в косых лучах солнца.

– Ты видишь облака?

Мария поднимает лицо к небу:

– Да, кажется. Я чувствую, что мир стал ярче.

– Видишь плещущие флаги над воротами?

– Да. Вижу.

Анна шепчет благодарственные молитвы, и ветер несет их прочь. Наконец-то, думает она, я что-то сделала правильно.