Иллюзия жизни - Михаил Черненок

– Полмесяца назад, может, побольше. В общем, когда Валькин шеф – армянин Назарян улетел за границу кейфовать, и Валька от безделья измаялся.

– Сапунцов сюда приезжал?

– А то куда же. Дома у него зловредная Баба Яга друганов на порог не пускает, а здесь воля-вольная. Гуляй, братва, сколько душа примет.

– Водку пили?

– И пиво. Трезвые они разговаривать не умеют, – Чибисова показала на пустые бутылки. – Вон какую прорву на прошлой неделе вылакали, пока свой план обсуждали.

– Что за план?

– Фиг их знает. Я хотела узнать, чего они задумывают. Валька на меня глаза вылупил: «У тебя расческа есть?» – «Есть». – «Ну, и чеши отсюда в комнату». Больше не стала к ним приставать.

– И ничего об их задумке не знаешь?

– Нека, только догадываюсь.

– Давай о твоей догадке поговорим.

Чибисова, опустив глаза, похлопала паспортом по ладошке:

– Константин Георгиевич, они же меня убьют, если узнают, что проболталась.

– Некому, Тата, тебя убивать, – сказал Веселкин. – Сапунцов сам убит, и Ширинкин без сознания лежит в реанимации.

Загнутые длинные ресницы Чибисовой взлетели к бровям:

– Ну, ни фига себе жизнь пошла!.. Максим ведь может очухаться…

– Когда очухается, на много лет сядет в колонию строгого режима за двойное убийство.

– И меня из его квартиры вытурят?

– Ты прописана здесь, станешь полновластной хозяйкой.

– Не обманываете?

– Зачем мне тебя обманывать.

– Ой, какая прелесть!.. Знаете, Константин Георгиевич, что я перво-наперво сделаю? Займу у Вити Синякова баксов и приведу этот шалман в порядок. Потом дам объявление в газету: «Молодая интересная женщина приглашает мужчину без вредных привычек для серьезных отношений».

– Серьезные отношения – это как? – с лукавинкой спросил Веселкин.

– Ну, хотя бы раз в неделю… встречаться.

– За деньги?

– Понятно, не за красивые глаза. Пока с Синяком расплачусь. После, если сойдемся характерами, можно и официально, с регистрацией, семью склеить, – кукольное личико Чибисовой зарделось румянцем. – Неужели мне первый раз в жизни так круто повезет?

– Может повезти, если водку пить перестанешь.

– Водяру я хлестала от безнадеги. Теперь пить бросила. Поняла, что нельзя топить горе в вине. Горе пройдет, а печень будет болеть. Если с квартирой все ладом склеится, появившийся в темном царстве луч надежды не упущу. Докажу деду, что я не проститутка!

– Горячку не пори, сначала хорошо подумай.

– Хорошо думать мне в лом. Не получается у меня это. Надо посоветоваться с бабульками во дворе. Они умные, большую жизнь прожили. Когда я к Ширинкину перебралась, они мне в глаза говорили: «Детка, с кем ты связалась. Максим – тюремщик. Не сегодня-завтра опять в колонию сядет и тебя под монастырь подведет». Да мне же прописка была нужна. Надоело болтаться, как бомже… А Вальке Сапунцову так и надо! Со мной, кобелюга, жил, а к какой-то богачке в райцентр ездил. Только, бывало, шалава позвонит ему, вихрем к ней летел. Приезжал домой опустошенный до предела. От меня отмахивался, как от вредной мухи. Дотрепался гад! И Ширинкин, чтоб ему загнуться в реанимации, следом за Валькой в райцентр зачастил.

– Тоже любовь там завел?

– Насчет любви Максим слабак. Зимой почти каждую неделю ездил с заросшим, как волосатая попса, бомжом. Кажется, Гришей его зовут.

– Фамилию не знаешь?

– Нека.

– По каким делам ездили?

– Фиг их поймет. Вроде какой-то товар отвозили бабе с лошадиной фамилией.

– Овсова? – улыбнувшись, спросил Веселкин.

– Нека. Что-то такое конское… – Тата наморщила лобик. – Кажется, Коновалиха.

– Это похоже на прозвище.

– Ну, так они говорили.

– А о «товаре» не было разговора?

– Может, был, да я не прислушивалась к их болтовне. Чтобы избежать за компанию выпивки, уходила в комнату смотреть телевизор.

– О последних поездках Ширинкина в райцентр что-нибудь знаешь?

– Не очень давно Максим выспрашивал у меня, где там находится улица Кедровая. Нарисовала ему план, как лучше проехать на Кедровую. Из этой поездки привез пачку книг поэта Царькова, а зачем, и сам не знает. В стихах Максим ни фига не рубит. Наизусть помнит всего две складухи: «Благодетели родители, рюмку водки не дадите ли». И еще: «Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать». Эти книги и теперь в комнате валяются.

– Можно их посмотреть?

– Щас притащу… – Чибисова торопливо ушла в комнату и вернулась оттуда с разорванной упаковкой книг. – Смотрите, сколько стихов припер…

Веселкин с Голубевым осмотрели упаковку. Из четырнадцати книг, указанных на типографской наклейке, в пачке оказалось тринадцать.

– Еще одна книга где? – спросил Веселкин.

– Максим куда-то утащил.

– Не Сапунцову ее отдал?

– На фига попу гармонь. У Вальки на уме только бабы, водка да баксы… – Тата испуганно глянула Веселкину в глаза. – Они вдвоем какую-то гадость отмочили?

Веселкин улыбнулся:

– Ласточка, зачем тебе о гадостях знать. Лучше расскажи, какой план обсуждали на кухне Сапунцов с Ширинкиным.

– Константин Георгиевич, ну я же точно не знаю об их плане, только догадываюсь.

– Вот и выкладывай свою догадку.

– Ну, в общем… Вначале друганы тихо шептались. Когда хорошо кирнули, забазарили громко, и я кое-что подслушала… Короче, когда Максим привез книжки, он ездил в райцентр знакомиться с поэтом. А там участковый мент Максима приметил, но толстяк успел слинять от ментовского надзора. Валька сказал, мол, надо тебе, Макс, еще на Кедровую съездить. Максим уперся: «Не-е-е, Валян, вдругорядь не поеду. Мент шибко ретивый, засвечусь с потрохами, и нашему плану будет хана. Ехай туда сам. Побазарь круче с охранницей, может, уломаешь на добровольное согласие». – «Ее, бля, на понты не возьмешь. Сложная штучка. Хозяйку против меня капитально настроила. Если мандражишь, толкуй прямо. Разберусь с поэтом без тебя, но тогда ты вместо толстой пачки баксов получишь фунт дыма». – «Не дыми, Валян, не в мандраже соль. Мыслю, как ловчее обстряпать мокруху». – «Ну, бля, мыслитель! Будешь финтить, пошлю на все буквы». – «Не лезь в занозу. Объясни, с чего шефу взбрело в шарабан, будто поэт – муж охранницы?» – «Она ему такую лапшу навешала». – «А ты, чо правду шефу не сказал?» – «Ну, Макс, ты тупее сибирского валенка. Скажи я правду, шеф разве отстегнул бы пятьдесят косых. Если знаешь, где валяются такие баксы, покажи. Я подниму их и поделюсь с тобой». – «Почему шеф вольтанулся на охраннице?» – «Потому, что не привык, чтобы бабы кидали его, как лохмотника». – «Думает, стоит замочить поэта, она кинется шефу на грудь?» – «Мне, Макс, до лампочки, что он думает, и кто к кому кинется. Баксы уже в моем портфеле, портфель в “мерсе”. Выполним дело, и по двадцать пять косых зелеными будут в наших карманах. Ну, какого хрена ломаешься, как малолетка?» – «Да не ломаюсь я. Давай сразу баксы поделим». – «Нашел лоха! Курочка еще в гнезде, яичко знаешь где, а тебе уже и баксы в лапы подавай. Их, браток, надо честно отработать»… – Чибисова, словно устав, вздохнула. – За каждое слово, Константин Георгиевич, не ручаюсь, но в таком вот духе они базарили.