Избранное - Леонид Караханович Гурунц

свете, метнулось вверх и вниз, выхватывая из темноты новые предметы, и… пропало.

Я сразу догадался: это Васак. Свое появление он сигналил зеркалом, пуская зайчиков, как Айказ — соловьиным посвистом.

Несмотря на то, что прошло не более недели, как у Васака появилось зеркальце, мы никак не могли привыкнуть к его чудодейственной способности ловить жемчужный луч солнца и бросать его в любой потайной уголок.

И все-таки никакое зеркало не могло сравниться со стеклом, которое мы видели у гимназистов. Стеклышко, при помощи которого можно выжигать слова на дереве, на любой палке, даже на скале.

Это злосчастное стекло, несмотря на все ухищрения, не давалось нам в руки, и поэтому мы еще больше загорелись желанием обладать им.

Потасовка следовала за потасовкой, засада за засадой. Все тщетно.

И вдруг… Цолак. Стоит себе наш преподобный у грабового дерева и водит толстым круглым стеклом по стволу, выжигая на нем буквы: «Ц», «К», что означает Цолак Карапетян.

Как же, как же, такую персону не запечатлеть навечно. Без пяти минут толстосум. Без пяти минут… студент. Чем он хуже Хорена? Кто еще в Нгере так ловко отчубучивает по-русски, как не Цолак Карапетян? Кто так назубок знает все склонения, как не Цолак Карапетян? У кого в Нгере еще такой красивый винчестер, у кого другого (в Нгере), наконец, такой граммофон, способный перекричать рев быков, по вечерам поднимавших плач по усопшим собратьям у скотобойни…

Ну, хорошо, чертов кандирбаз [41], тебе выпало такое счастье, твой отец богатый. Тебе все удовольствия. И винчестер, и быстрый конь, мандолина, на которой можно тренькать сколько душе угодно, сады, ломившиеся от плодов, но зачем портить деревья, на них свои дурацкие инициалы ставить? Подумаешь, Андраник или Вардан Мамиконян [42].

Конечно, забота о дереве лишь обмолвка, благовидный предлог для драки. Надо же к чему-нибудь придраться, обвинить противника в нехорошем поступке! А там, ясное дело, под шумок стянем заветное стекло. Никогда раньше мы так не были близки к своей мечте, как сейчас. Трофеи, взятые при драке, считаются собственностью победителя!

Волшебное стекло считали уже в своем кармане!

Как бойцовые петухи мы накинулись на Цолака:

— Что ты делаешь, собака? Почему портишь дерево?

— Порчу дерево? Свое порчу, какое вам дело? Лучше идите под хвостами ослов каштаны считайте. Достойное вас занятие.

— Ах, вот как. Ты — портить дерево, а мы каштаны считай. Сейчас мы покажем, кому подбирать каштаны.

Всей стеной мы ринулись в бой. И просчитались. Во-первых, Цолак был не один. Возле него вертелось с чертову дюжину других гимназистов. Во-вторых, в разгар потасовки — пропади он пропадом — откуда ни возьмись появился Хорен.

— Расступись, мелюзга, — крикнул он, взявшись за эфес шашки. — На кого руку поднимаете, заморыши? Мало вам попадало от меня. Сейчас прибавлю.

После такого пополнения гимназисты, конечно, победили. Конечно, мы разбежались кто куда, позорно покинув поле боя. Зажигательное стекло снова уплыло от нас. Более того, нас порядком поколотили. У меня под глазом растянулась синяя полоса. Такой же «фонарь» красовался под глазом Васака. Аво попало больше всех. Он был весь расцарапан, губа рассечена, на лбу набрякли шишки. С ним расправлялся сам Хорен.

— Ах ты дылда с лампасами. На нас шашку поднимать. Погоди, вырастим немного, за все заплатим тебе, — ругали мы Хорена на чем свет стоит, оправдывая наше бегство. За все время войны с гимназистами мы такого позора еще не знали.

Под глазом горит. «Фонарь», наверное, здоровый.

Как же теперь быть? Как избежать встречи с домашними, если рано или поздно нужно возвращаться домой? Одна бабушка чего стоит! Как ни темно в доме, она не спутает наши «фонари» с укусами пчел. Нет, головомойки не миновать. От кого, от кого, а от бабушки не скроешься.

Была не была!.. Зажмурив глаза, я толкнул дверь. Она жалобно простонала, как всегда, но мне показалось, что, против обыкновения, дверь заскрипела слишком громко.

Деваться было некуда, и я переступил порог, вслед за мной Аво. И — о спасение! — в доме так накурено, что, появись на пороге верблюд, и того бы не заметили. Конечно, в доме гость. Уж не Шаэн ли снова объявился? У нас всегда собираются люди, когда он приходит.

Подталкивая друг друга локтями, мы в недоумении переступали с ноги на ногу.

Постепенно я стал различать людей, сидящих на паласах вдоль стены.

В избе — ни бабушки, ни матери. Когда в доме мужчины, женщинам нечего там делать. По крайней мере, так у нас заведено.

Да, это он, Шаэн. Знакомая поза: сидит в раздумье, накручивая на палец прядь жестких, седеющих волос.

По правую и левую руку от него — дядя Саркис, кузнец Кара Герасим, Савад, лудильщик Наби, жестянщик Авак — отец Арфик. Дед и отец сидят тут же.

Но что-то не видно, чтобы глаза гостей были устремлены на Шаэна, как это бывало прежде. Все смотрят на какого-то незнакомца. Даже дядя Шаэн не сводит с него глаз.

Некоторое время я разглядываю собравшихся: незнакомец, видно, только что кончил говорить, на лицах присутствующих лежит тень раздумья.

Мне особенно запомнилось в тот вечер лицо отца. Как молния среди ночи вдруг озаряет все закоулки, так улыбка, неожиданная и теплая, освещала его заросшее широкое лицо. Мрачные, суровые глаза горели огнем, как у юноши.

Отец подошел к незнакомцу. Я только сейчас заметил, какой он из себя. Небольшого роста, крепко сбитый мужчина, которому можно дать и тридцать, и все сорок. Черная борода красиво оттеняла его матовое бледное лицо.

— Спасибо, Мешади, ты снял повязку с наших глаз, — сказал отец, пожимая гостю руку. — Теперь мы знаем, кому нужна эта война.

Гости понемногу стали расходиться.

Шаэн первый заметил нас и поманил к себе пальцем. Мы подошли. Жестом он предложил сесть рядом и представил нас гостю:

— Знакомься, Мешади. Мои приятели.

Тот, кого называли Мешади, по очереди пожал нам руки.

— Слышал, слышал о вас и про ваши сражения с сынками богачей знаю. Только вот «фонари» получать не стоит. Надо уметь давать сдачи. — И он рассмеялся.

Ох этот проклятый Хорен! Если бы не он, ходили бы селедки в синяках! А то красней теперь перед таким гостем!

Кроме Шаэна и незнакомца в доме остался только дядя Саркис. Он давно знал гостя, у обоих были в Баку общие знакомые, и дядя Саркис справлялся о них.

Устроившись неподалеку, я всматриваюсь в гостя. Теперь я знаю, кто такой Мешади, и, не сводя с него горячих глаз, заглатывая воздух, стараюсь запомнить каждое слово.

Я, наверное, крепко заснул, потому что не проснулся