Дмитрий Донской - Николай Борисов

В Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 года) глагол «умыслить» также имеет негативную окраску. Он использован в рассказах о том, как княгиня Ольга коварно задумала («умысли») погубить древлян с помощью воробьев и голубей, как Святополк Окаянный задумал («умысли») погубить своих братьев, как некий монах замышлял («умышляше») самовольно уйти из Киево-Печерского монастыря (32, 58; 32, 137; 32, 190). Как исключение из общего правила следует рассматривать использование данного глагола в более положительном контексте в рассказе о том, как русские южнорусские князья собрались в поход на половцев в 1102 году. «Вложи Бог мысль добру в Русьскые князи, умыслиша дерзнути на половце» (32, 276).

Исследователи летописания единогласны в том, что Рогожский летописец представляет тверскую редакцию общерусского летописного свода начала XV века. Это проявляется и в уникальном комментарии летописца по поводу строительства Московского Кремля. «Того же лета на Москве почали ставити город камен, надеяся на свою на великую силу, князи Русьскыи начаша приводити в свою волю, а который почал не повиноватися их воле, на тых почали посягати злобою. Тако же бяшеть посяжение их на князя на великаго на Михаила Александровича, а князь Михайло того ради поехал въ Литву» (43, 84).

В этом известии тверской летописец, воспользовавшись в качестве повода для обличения московского произвола прошлогодним сообщением о постройке московской крепости, дал волю своим политическим пристрастиям. Известие наполнено библейскими аллюзиями, хорошо знакомыми средневековому книжнику. Так, замечание летописца о том, что московские князья стали русских князей «приводити в свою волю», полагаясь «на свою на великую силу», прямо перекликалось с многократно повторенным в Священном Писании положением о том, что «не силою крепок человек», а помощью силы Божьей (1 Цар. 2, 9). «Да не хвалится сильный силою своею, да не хвалится богатый богатством своим» (Иер. 9, 23).

Глагол «надеяться» в древнерусских текстах обычно встречается в виде клише: «надеяться на Господа» (позитивная характеристика) или «надеяться на что-либо иное, кроме Господа» (негатавная характеристика). «Благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека» (Пс. 117, 8). Таким образом, надежда московских князей «на свою великую силу» выглядит едва ли не как богоотступничество. Гибельность такого пути была засвидетельствована многими сюжетами Священного Писания.

Бог не будет помогать тем, кто, возгордившись, творит злое дело. В качестве примера московской «злобы» летописец указывает на судьбу тверского князя Михаила Александровича, вероломно схваченного в Москве во время переговоров в 1367 году. (Об этом речь пойдет в следующей главе.)

Итак, очевидно, что московскую крепость строили «всем миром», по возможности быстро и, так сказать, «назло врагам». Но при всём том остается открытым вопрос: насколько буквально следует понимать летописное известие о постройке крепости за один строительный сезон 1367 года? Быть может, в действительности за этот год была выполнена только некоторая часть всей строительной программы? Исследователи по-разному отвечают на этот вопрос. Высказывалось мнение, что крепость строили в течение двух строительных сезонов (206, 66). Полагая, что московская крепость была за год выстроена полностью, Н. Н. Воронин при этом осторожно замечал, что белокаменные стены, вероятно, были небольшой толщины и сравнительно низкими (116, 179).

Гораздо более скептическим было мнение М. Н. Тихомирова. «Каменные стены, конечно, строились длительное время и не были еще закончены даже через 15 лет. В дни страшного Тохтамышева нашествия 1382 года стены Кремля оказались низкими. По-видимому, каменные стены так и остались во многих местах до конца не доделанными. Контарини (итальянский дипломат, посетивший Москву в 1474 году. — Н. Б.) даже уверяет, что и сама крепость была деревянной» (318, 60).

Картина «всенародной стройки» впечатляет. Но здравый смысл заставляет согласиться с осторожным скептицизмом ученого…

Героическая «эпоха Куликовской битвы» не сводится к одному лишь Дмитрию Донскому, подобно тому как «золотой век русской поэзии» не сводится к одному Пушкину. В это понятие входит деятельность целой плеяды выдающихся русских людей второй половины XIV столетия. Эти люди по-разному представляли будущее Руси. Они ссорились и враждовали друг с другом. Но их многое и объединяло. Они играли свои роли в одной исторической драме, имя которой — Возвышение Москвы.

В первом ряду этой когорты, рядом с Дмитрием мы поместим его вечного соперника — тверского князя Михаила Александровича. Он по праву займет это почетное место. Рассказа о нем требует и хронологический пунктир нашей книги. Мы закончили предыдущую главу постройкой московской крепости зимой 1367/68 года. Примерно в это же время Михаил Александрович Тверской вступает или, лучше сказать, врывается в большую политику.

Но здесь позволим себе небольшое отступление почти личного характера…

Тихая Тверь — падчерица русской истории. В XX веке она почти забыла свое прошлое, растеряв не только архитектурные памятники, но даже свое историческое имя, взамен которого получила колючую фамилию «всероссийского старосты». Ее огромные химические заводы и текстильные фабрики, ее претенциозная застройка сталинских времен довершили дело. Город потерял лицо, превратился в индустриальное нечто на обочине Петербургского тракта.

И всё же не будем спешить в Петербург. Заедем в Тверь. Возможно, при более близком знакомстве впечатление изменится.

Дорога от Москвы до Твери не долгая, но и не короткая. Эти полторы сотни верст, эти три часа дорожной созерцательности — словно подарок судьбы для вечно спешащего столичного жителя.

Москва неохотно выпускает из своих тяжких объятий. Но мы упрямо проталкиваемся сквозь ее заторы, обгоняем стада огромных фур и, наконец, вливаемся в стремительный косяк автомобильной мелюзги. И вот уже неба впереди стало больше, а сизого чада — меньше. Впереди — дорога. Ну как тут не вспомнить Петра Андреевича Вяземского с его бессмертной поэмой «Коляска»…

«Томясь житьем однообразным, люблю свой страннический дом…»

Немного путевой информации. Тверь почти ровесница Москвы. Она появляется в анналах отечественной истории в середине XII столетия. В 1208 году здесь останавливалась двигавшаяся на Новгород великокняжеская рать (177, 48). Что же касается имени города, то одни выводят его от слова «твердь» (крепость), а другие — от реки Тверцы. Но как бы там ни было, для привыкшего к переливам гласных московского уха это имя, состоящее почти из одних согласных, звучит как-то тревожно и даже враждебно. В нем будто слышится какое-то сердитое фырканье или сдержанное рычание. Не будем слишком увлекаться прикладной фонетикой. Но напомним мнение Флоренского: «Имя — тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность» (332, 26).