Ритуалы плавания - Уильям Голдинг

— Ужасно, Саммерс! Да его бы следовало…

— Прошлого не воротишь, сэр. Однако еще раз напоминаю: рассудку его грозит серьезная опасность. Бога ради, сделайте хотя бы еще одну попытку, дабы вызволить несчастного из его… апатии.

— Хорошо. Попытаемся еще раз. Идемте.

Я быстро вышел, Саммерс за мной, пересек коридор, отворил дверь каюты и, шагнув внутрь, остановился на пороге. Рассказ Саммерса довольно точно соответствовал действительной картине. Колли лежал пластом, как и прежде, и даже, казалось, еще неподвижнее. Рука, судорожно сжимавшая кольцо рым-болта, провисла, и, хотя пальцы по-прежнему обжимали железо, в ней уже не чувствовалось мускульного напряжения.

У меня за спиной послышался негромкий голос Саммерса:

— К вам мистер Тальбот. Он пришел проведать вас, мистер Колли.

Должен признать, что вся эта история привела меня в смятение, к которому примешивалась изрядная доля брезгливости, отчего я чувствовал себя совершенно неспособным, даже против обыкновения, подыскать приличествующие случаю слова, чтобы ободрить этого несчастного и ничтожного человека. Его незавидное положение и скверный запах, зловоние, источаемое, вероятно, его давно немытой телесной оболочкой, вызвали у меня приступ дурноты. А дух, сами рассудите, должен был быть изрядно крепким, чтобы превзойти даже общую корабельную вонь, с которой я по сю пору не вполне свыкся! Но Саммерс, как видно, приписывал мне таланты, коими я не обладал, ибо он отступил от меня с выразительным кивком, словно давая мне понять, что с этой минуты успех всего дела в моих руках.

Я откашлялся.

— Э-э… послушайте, мистер Колли, история вышла, конечно, неприятная, но, право же, сэр, вы чересчур строго себя казните. Неумеренные возлияния и их последствия — это испытание, через которое хотя бы раз в жизни должен пройти каждый мужчина, иначе как сможет он с пониманием относиться к таким же, как он, незадачливым выпивохам? Касательно же того, что вы, находясь на палубе, явили перед всеми свое естество, — помилуйте, смотрите на вещи здраво, и не такое видывали эти палубы! Да и в мирной сельской жизни нашей с вами родной стороны… я сам, мистер Колли, как я теперь ясно вижу благодаря убедительным разъяснениям мистера Саммерса, пусть весьма опосредованно, несу долю ответственности за ваши злоключения. Ежели бы я не прогневал нашего капитана… а впрочем, это пустое! Лучше сделаю вам одно признание, сэр. Как-то раз компания молодых шалопаев собралась на верхнем этаже дома, и, когда внизу проходил один превредный, всеми ненавистный педель, они из окон по команде помочились ему на голову. И чем, вы думаете, закончилось это скандальное происшествие? А ничем, решительно ничем, сэр! Педель вытянул руку ладонью кверху, поглядел на сумеречное небо, сдвинул брови и раскрыл свой зонт! Притом, клянусь вам, сэр, среди тех молодых повес были и будущие епископы! Пройдет день-два — и мы еще вместе посмеемся над этим комическим эпизодом. Вы ведь, по моим сведениям, направляетесь в Сиднейскую бухту, а оттуда на Землю Ван-Димена. Боже правый, мистер Колли, если верно то, что я слышал о тамошних обитателях, пьяному они скорее окажут радушный прием, чем трезвому. Самое для вас сейчас правильное — это опрокинуть стопочку чего-нибудь крепкого, а после — эля, столько, сколько выдержит ваш желудок. Средство надежное, не сомневайтесь! И скоро все будет рисоваться вам не в столь мрачном свете.

Никакого отклика. Тогда я вопросительно взглянул на Саммерса, но тот не сводил глаз с одеяла, губы его были плотно сжаты. Я развел руками в знак признания своего поражения и вышел из каюты. Саммерс за мной.

— Что скажете, Саммерс?

— Мистер Колли намерен уморить себя.

— Полно!

— Я слыхал, что среди диких племен такие случаи не редкость. Человек там способен просто лечь и умереть.

Я указал рукой на дверь моей каюты, приглашая его войти, и там мы оба сели рядом на койке. Внезапно меня осенила одна догадка.

— Может, он просто фанатик? Не исключено, что он слишком близко к сердцу принимает свое религиозное призвание… Будет вам, Саммерс! Нашли над чем смеяться, право! Из простой любезности могли бы не показывать мне, что мои слова послужили поводом для столь бурного веселья.

Саммерс уронил руки, оторвав их от лица, с которого не сошла еще улыбка.

— Помилуй Бог, сэр! Довольно с меня того, что я каждый день рискую попасть под обстрел врага, — чтобы я еще рисковал подставлять себя — смею ли вымолвить — под удары друзей. Примите мои искренние заверения в том, что я высоко чту дарованную мне привилегию быть допущенным до столь завидной степени близости с высокородным крестником вашего благородного крестного. Но в одном вы, безусловно, правы. Что касается бедняги Колли, тут уж не до смеха. Либо он окончательно помешался, либо сам не знает основ своего вероучения.

— Да он же священник, пастырь!

— Не тот поп, что в рясе, сэр, а тот, что и без рясы поп. Он отчаялся, это для меня очевидно. Но, сэр, я, как христианин, как смиренный сын Христовой церкви, хоть и удаленный от нее на значительное расстояние, берусь утверждать, что христианин отчаиваться не может!

— В таком случае смысл моих речей для него пустой звук.

— Вы сказали, что могли сказать. Но конечно же ваши слова не достигли его сознания.

— Вам так показалось?

— А вам разве нет?

Некоторое время меня занимала мысль, что, быть может, кто-то из простонародной среды, откуда вышел и сам Колли, какой-нибудь корабельный матрос, не испорченный, в отличие от него, ни крупицами образования, ни даже скромным продвижением по общественной лестнице, быстрей нашел бы путь к его сердцу. Но после тех слов, коими мы с Саммерсом обменялись, выясняя наши отношения, я чувствовал, что открыть ему ход моих мыслей значит вновь затронуть деликатную тему, которую я намеренно обходил стороной. Он первым нарушил затянувшееся молчание:

— У нас на борту нет ни капеллана, ни врача.

— Брокльбанк утверждал, что почти год слушал курс по медицине в университете.

— В самом деле? Так позвать его?

— Боже упаси! Чтобы он снизошел до подобной прозы?! Знаете, в каких выражениях он объясняет, почему променял врачевание на живопись? Он «оставил Эскулапа ради Музы».

— Я порасспрошу матросов на баке.

— Насчет врача?

— Насчет того, что все-таки произошло.

— Мы же видели, что произошло.

— На верхней палубе — да, но не на баке и не в кубрике.

— Его напоили до скотского состояния.

Я вдруг поймал на себе испытующий взгляд Саммерса.

— И только?

— Только?..

— Понятно. Ну что ж, сэр, пойду доложу капитану.

— Передайте ему, что я еще поразмышляю — может, мне придет в голову какой-нибудь способ привести беднягу в чувство.